– Я…

Уин остановился, словно обдумывая то, что собирался сказать. Наконец, как бы признавая свое поражение, он развел руками и взглянул на нее. На его красивом, четко очерченном лице читались желание и смущение.

– Меньше всего мне хотелось бы сделать тебе больно, Грейс. Возможно, стоит дать Крису пожить пока у меня. До тех пор, пока не уедет твоя мать.

– А когда это произойдет?

– Не знаю. Она носится по Нью-Йорку, делает визиты старым друзьям твоего отца, кого она только могла разыскать, и пытается выколотить из них пожертвования на библиотеку. Кроме того, много будет зависеть от того, будет ли она выдвигать свой судебный иск или нет.

– Но… она не может… Эти письма…

Теперь уже вся комната ходила ходуном, раскачивая Грейс из стороны в сторону.

– Ты говоришь, что они написаны твоим отцом, – терпеливо, словно разговаривая с ребенком, объяснил Уин. – Но было ли их авторство подтверждено графологом? И даже если это так, готова ли ты к тому, что его свидетельство будет оспорено в суде другим экспертом со стороны твоей матери?

– Уин, я знаю почерк отца. Нет сомнения, что это подлинные письма. Он поднял руку.

– Давай не будет отходить от темы. Корделия может пробыть здесь еще неделю, возможно, две. За это время многое может измениться в судьбе Криса. Обещаю тебе, что не буду склонять его к какому-либо окончательному решению. Потом, когда ситуация прояснится, мы обсудим это с его психотерапевтом – все втроем. И вместе решим, что для Криса лучше всего.

Грейс ощутила огромное облегчение. Это было не совсем то, на что она надеялась, однако лучше того, чего так боялась. Ей было трудно стоять, и она вдруг поняла, что сегодня почти ничего не ела и поспала прошлой ночью всего лишь несколько часов. В следующий момент она обнаружила, что падает на ковер – медленно и даже изящно, как будто собирается встать на колени для молитвы.

Уин подошел к ней, опустился на колени и бережно обнял. Странно – вместо того, чтобы встревожиться, Грейс ощутила себя непривычно легко и спокойно. Он не прижимал ее к себе, как в тот день, когда она сказала, что между ними все кончено, а просто держал ее нежно, почти робко, как будто собирался потанцевать с ней. Слезы брызнули у нее из глаз.

– О, Уин…

Она уткнулась ему в плечо.

От него исходил слабый запах улицы и дорогой кожи – запах, так же знакомый ей, как ее собственный. Его руки сжимали плечо Грейс почти конвульсивно.

– Я снова и снова проигрываю в голове нашу историю… – Голос Уина звучал напряженно, почти сдавленно. – Все время пытаюсь найти новую концовку. И не могу.

Грейс слышала это и раньше, но тогда она была словно одета в стеклянный панцирь и его покаянные слова звучали глухо и отдаленно, соскальзывая по стеклу вниз подобно дождевым каплям, бегущим по ветровому стеклу быстро летящего автомобиля. Теперь же слова Уина проникали ей в мозг.

– Я простила тебя давным-давно, – сказала Грейс, встретив взгляд его голубых глаз, полных печали.

– Но не достаточно быстро. – В его тоне она уловила легкую горечь, которая сменилась в последующих словах раскаянием. – Но Бог свидетель, у тебя были для этого серьезные причины.

– Послушай, Уин, зачем вспоминать все заново?

– Затем, что… – он сглотнул слюну, – я подумал, что несмотря на все, что тогда произошло, у нас была чертовски хорошая жизнь.

– Часть ее была хорошей.

– Я утром завязываю галстук и ухожу из дома, раздумывая, подходящий это галстук или нет. Помнишь, ты всегда выбирала мне галстуки? И еще кофе.