– Как новая келья, брат писарь?

– Благодарение Всевышнему и вам, почтенный брат экзекутор! – расплылся в улыбке писарь. – Где это видано, чтобы писарю – отдельная келья! Благодарствую!

– Отпустите нас! – взмолился я. – Мы и вправду ничего не знаем! Это недоразумение!

– Мы мирные путники! Менестрели мы! – чуть ли не пропел Грош. Признаться, очень убедительно.

Но экзекутор даже глазом не моргнул. Он казался совершенно непробиваемым.

– Служи прилежно, брат писарь, и я буду ходатайствовать, чтобы тебя взяли в ученики…

– Как это великодушно с вашей стороны!

– Походишь с годик в учениках, а там, глядишь, станешь полноправным охотником на ведьм. Ну а дальше все от тебя зависит…

Смотреть на восторги писаря было невыносимо. Происходящее настолько не вязалось с романтической картиной Невендаара, которую выстроил я в своем сознании, что все это, казалось, происходит не со мной. Неунывающий Грош тем временем становился все более мрачным, и это казалось мне особенно дурным признаком. Представить, что с нами будет дальше, я просто не мог – ум отказывался впускать в воображение ужасные картины.

– Что ж, – сказал экзекутор, – начнем, помолясь…

– Хвала Всевышнему! – сложив руки лодочкой и воздев очи к закопченному потолку, проблеял писарь. – Помоги нам, грешным, в нашем праведном деле, спаси души этих несчастных грешников и открой их уста, дабы услышали мы их слова и смогли отличать правду от происков лукавого…

– Хвала Всевышнему, хвала… – довольно формально бросил экзекутор.

И впился в нас взглядом маленьких черных глаз. Странное дело – при всей пугающей колкости этого взгляда он показался мне совершенно пустым. Наверное, так смотрят не на живых людей, а на камень, когда в голове нет никаких мыслей. Или когда думают о чем-то другом, только не о том, на что глядят. А может, этот человек настолько привык смотреть на закованных в колодки испуганных узников, что они просто перестали казаться ему живыми людьми.

Я тут же представил себя мертвым и брошенным истлевать в холодном подземелье. Ничего не поделаешь, воображение поэта – опасная штука. Мне вдруг стало настолько страшно, что я лишился чувств.

…Очнулся от потока ледяной воды: надо мной стоял тот самый лысый палач, на этот раз – с деревянной лоханью в руках.

– Ну! Ну, друг! – проворчал он. – Рано ты решил в обморок падать.

И поведал экзекутору:

– Слабенький он какой-то…

– Все у нас горазды слабенькими прикидываться, – усмехнулся экзекутор. – Видать, искусный лазутчик, раз мастер эдакие притворства чинить!

– Я не лазутчик… – слабо проговорил я. – И притворяться вовсе не мастак…

Грош смотрел на меня совершенно затравленно, втянув голову в плечи. Наверное, пока я лежал без чувств, с ним уже успели провести беседу, и вряд ли приятную.

– Это мы сейчас и выясним, – доверительно сообщил экзекутор. – Гм…

Писарь с готовностью схватился за перо, азартно макнул его в чернильницу, ойкнул, отпрянув:

– Ой, я, кажется, кляксу поставил…

– Когда кажется, молиться надо, – проворчал экзекутор. – Казенную бумагу надо беречь. Ее выдают немного, это подозреваемые не кончаются – хоть печку ими топи…

– Хорошая мысль! – хихикнул писарь, подмигивая нам с Грошем.