Этот сон стал сниться мне после того, как сын начал говорить, и я сопротивлялась своему подсознанию, время от времени привлекавшему мое внимание к этой глубокой озабоченности, этому неврозу. Почему мне снится своя собственная смерть? Мне никогда не снится смерть Йохена, хотя иногда я думаю об этом, но редко, и то всего секунду-другую, а потом сразу в испуге гоню эту мысль прочь. Я почти уверена, что у всех бывают такие мысли о любимых людях — это ужасное последствие подлинной любви к кому-либо: вы вынуждены представлять свой мир без этих людей и ощущать его ужасы пару секунд. Взгляд украдкой в щелку на пустоту, на большое безмолвие по ту сторону. Мы не можем справиться с этим — я, во всяком случае, не могу справиться и с чувством вины убеждаю себя в том, что каждый должен пройти через это, что это очень человеческая реакция на человеческое состояние. Надеюсь, что я права.
Я выскользнула из постели и прошлепала в спальню сына. Он сидел на кровати и раскрашивал картинки в книжке-раскраске, вокруг были разбросаны цветные карандаши и восковые мелки.
Я поцеловала Йохена и спросила, что он рисует.
— Закат, — ответил он и показал мне страницу, всю пылавшую оранжевыми и желтыми красками, на которые сверху словно синяк наплывали фиолетовые и серые цвета.
— Это немного грустно, — сказала я, все еще пребывая не в духе под влиянием сна.
— И вовсе нет, это должно быть красиво.
— А что ты хочешь на завтрак?
— Мамочка, сделай мне хрустящий бекон.
Я открыла Хамиду дверь — сегодня на нем не было новой кожаной куртки, только черные джинсы и белая рубашка с короткими рукавами, сильно накрахмаленная, как у пилотов гражданских авиалиний. В другой раз я бы посмеялась над этим, но сейчас, после моего вчерашнего faux pas, а также учитывая тот факт, что за моей спиной в кухне был Людгер, лучше говорить с иранцем приветливо и вежливо.
— Привет, Хамид! Отличное утро! — наигранно бодро сказала я.
— Опять светит солнце, — монотонно ответил он.
— Да-да.
Я повернулась, приглашая его войти. Людгер сидел за кухонным столом в футболке и шортах, заталкивая ложкой в рот кукурузные хлопья. Легко было догадаться, о чем подумал Хамид — по его неискренней улыбке и скованности — но в присутствии Людгера объяснить что-либо было все равно невозможно, и я решила просто познакомить их.
— Хамид, это Людгер, мой друг из Германии. Людгер, это Хамид.
Я не представила их друг другу накануне. Вчера я сперва отвела Людгера в квартиру, усадила его в гостиной и только после этого продолжила — не без трудностей — занятия с Хамидом. После того как я закончила урок и Хамид ушел, я пошла к Людгеру — он уже спал, растянувшись на диване.
На этот раз Людгер поднял сжатый кулак и сказал:
— Аллах акбар.
— Ты уже видел Людгера, — сказала я бодро. — Он пришел вчера, во время нашего урока. Помнишь?
На лице Хамида не отразилось никаких эмоций.
— Очень приятно, — сказал он.
— Ну что, пошли заниматься?
Я проводила его до кабинета. Сегодня Хамид был совсем не похож на себя: мрачный, можно сказать, почти в отчаянии. Я заметила, что он подровнял бороду — и стал выглядеть моложе.
— Ну и, — продолжила я с фальшивой бодростью, садясь за свой стол, — и что же сегодня задумали Амберсоны?
Он проигнорировал мой вопрос.
— Этот Людгер, он отец Йохена?
— Нет! О боже! Нет. С чего ты взял? Нет, Людгер — брат отца Йохена, младший брат Карла-Хайнца. Ну надо же! Нет, нет! Вовсе нет!
И я нервно рассмеялась от облегчения, поняв, что сказала «нет» шесть раз. |