|
Ловушка — это палка о двух концах: или по противнику, или по тебе. Я рискнул. Женька не клюнул, и через несколько ходов я оказался в тяжелом положении. Я видел с его стороны мощный ход слоном. Сделай он его — и я теряю ладью, правда, не сразу. И чем дольше Женька думал, тем страшнее мне становилось. Кто-то подбегал, хлопал меня по плечам, спрашивал, как дела, а я что-то мычал, зажав в кулаках раскаленные уши, и прожигал взглядом клетку вдалеке от рокового слона. Ну, ходи, ну же!.. Женька поднял руку и неопределенно задержал ее. Гнусная привычка у людей — думать сто лет, а потом повесить над фигурами руку и еще думать. Так, конечно, можно додуматься, особенно в таких очках!.. Неожиданно он сходил пешкой. Я вздохнул — опасность миновала. Сперва я защитился, потом сделал маневр и с шахом взял чистого коня. Женька простонал, стукнул себя по лбу и протянул мне руку.
— Один — ноль, — сказал он. — Все, завожу таблицу Не против? — Давай! — согласился я радостно. Тут на волейбольной площадке засвистели, закричали — к нам катился мяч. Женька вскочил, поднял его и так пнул, что он чуть не вышел на орбиту спутника.
КРИК НА РЕКЕ
Утром чуть свет, часов в десять, я помчался к Куликовым. Нинка с матерью пили чай. Они жили вдвоем, отца не было, только на стене висела его нечеткая коричневая фотография. Нинка вскочила, бросив недопитый чай, утянула меня в спальню, усадила и, тыча костлявым пальцем в листки на столе, возмущенно воскликнула: — Ведь эта фифа наотрез отказалась играть!.. Хоть, говорит, зарежьте!.. Надо убирать роль. А тут все связано! — Не надо убирать, — сказал я. — Я нашел, кто будет играть ее. Девчонка из соседнего двора. — Но-о? Вот красота! — В пять часов я приведу ее на репетицию. — Почему в пять? В три. Я прошептал: — По «Союзу Чести» вышел приказ — на реку! А к пяти вернемся. Нинкины глаза как будто налились дегтем. — Да? Ну и пожалуйста! Можете вообще!.. — Она вдруг маханула со стола все листочки прямо в королевский угол и отвернулась вместе со стулом. На шум заглянула тетя Шура и, увидев разлетевшуюся бумагу, спросила: — Что это за фырк? — Да вот, — замялся я смущенно, — я говорю: пойдем на речку, а она — репетировать. — На речку — и никаких разговоров! — пристрожилась тетя Шура. — В такой день задыхаться в квартире! — Ничего подобного, в квартире прекрасно! И никуда я не пойду! — отрезала Нинка. — Ты же позеленела вся со своими куклами и пьесами. Сходи проветрись, клушка. И у бабушки, наверно, из избы не вылазила — не порозовела даже. Посмотри на Вову!.. Вова, потолкуй с ней по-мальчишески! — А бить можно? — спросил я. — Можно. И тетя Шура ушла. И я бы давно ушел, если бы Нинка не нравилась мне сейчас больше других девчонок во дворе. Будь она еще чуть повеселей, попроще и — совсем бы хорошо. Она и в сказку столько понапихивала серьезного, что я разбавлял ее шутками, разбавлял, но так и не разбавил. — Беги купайся, чего ты, — сказала Нинка, не оборачиваясь. — А ты? — Я сказала — не пойду! — У нас камера будет! — как высшую приманку ввернул я. — Подумаешь! — бросила она через плечо. Конечно, где ее удивишь настоящей камерой, была бы кукольная! Уже устав от уговоров, я заявил: — В конце концов, можно и на пляже репетировать. |
