|
– Но я ничем не могу изменить этого, вот мое единственное оправдание. Видите ли, я находился здесь с детьми моей сестры, с Франсуа и Фелисите. Бедные невинные ягнята, которых эти исчадия ада готовы были отправить на бойню. Прошлой ночью, – быстро рассказывал он, – солдаты ворвались и вытащили их из комнаты, в которой, несмотря на творящиеся вокруг ужасы и страдания, нам удавалось быть счастливыми. Я имел возможность служить обедню, а милые дети – читать утром и вечером, сидя рядом со мной, молитвы.
Он замолчал. Из его тихих голубых глаз рвались на свободу непрошеные слезы, пока наконец некоторым из них не удалось скатиться по морщинистым щекам. Маргарита, уже не думая о своей душевной боли и страданиях, почувствовала, что все ее существо стремится к этому доброму, возвышенно-простодушному в своем несчастье старику. Однако она ничего ему не сказала, и после непродолжительного молчания аббат продолжил: – Утащив детей, они принесли сюда вас, дитя мое, и уложили на ту подстилку, где обычно лежала Фелисите. Вы были очень бледны. Вас бросили на пол, будто загнанного волками ягненка. Глаза ваши были закрыты, вы пребывали в блаженном бесчувствии. Перед этим меня вызвали к начальнику тюрьмы и сказали, что на некоторое время вы будете помещены в эту камеру и что я должен буду днем и ночью наблюдать за вами, и если я… – старик замолчал. Видимо, то, что он собирался теперь сказать, было не просто выразить в словах. Порывшись в карманах, он достал большой носовой платок в красно-зеленую клетку и отер лоб. Руки его тряслись теперь совершенно явственно, а голос дрожал. – И что, господин аббат, если вы?.. – осторожно спросила Маргарита. – Они сказали мне: если я хочу, чтобы Франсуа и Фелисите были на свободе, я должен хорошенько за вами присматривать. Если вы убежите, то и меня, и детей на другой же день гильотинируют. В комнате стало неправдоподобно тихо. Аббат, сжав дрожащие пальцы, сидел неподвижно, – и молча, не шевелясь, сидела и Маргарита. Последние слова старика медленно проникали в ее сознание, и, пока она полностью не осознала значения всего сказанного, она ничего не могла произнести. Прошло еще несколько мгновений. Маргарита поняла, что это означает не столько даже для нее, сколько для ее мужа. Через какое-то время, попав в новую бездну безграничного отчаяния, она вдруг обрела радостную надежду, нахлынувшую на нее едва ли не против воли; ту триумфальную надежду, которая теперь, на фоне страшной скалы бесчеловечной жестокости и коварства, стала видна ей так отчетливо, что Маргарита содрогнулась от ужасающей ясности того, что она опять безвозвратно утратила. Никакие замки и запоры, никакие самые крепкие и неприступные башни крепостей не смогут настолько надежно приковать Маргариту Блейкни к ее узилищу, как это непреодолимое для нее условие: «Если вы убежите, то и меня, и детей на другой же день гильотинируют». Отныне, даже если Перси узнает все и до нее доберется, он не сможет вырвать ее отсюда до тех пор, пока от ее спасения будет зависеть жизнь двух невинных детей и несчастного старика. И чтобы разрубить этот гордиев узел, от Сапожка Принцессы потребуется нечеловеческая изобретательность. – Конечно же, о себе я не думаю, – мягко продолжал философствовать старик. – Я уже прожил свое. Мне все равно, умру я сегодня или дотяну до естественной смерти. Я готов отправиться в дом мой тотчас, как только Отец Всевышний призовет меня к себе. Но дети, вы понимаете… Я не могу о них не думать. Франсуа – единственный сын у матери, кормилец в доме, добрый парень и ученик, а Фелисите… она такая хрупкая, она слепа от рождения и… – О, не надо… ради всего святого… – беспомощно застонала Маргарита. – Я все понимаю… Не бойтесь за них, господин аббат. |
