|
Оно не будет вмешиваться ни в ваши предприятия, ни в ваши намерения, если они не начнут отклоняться в сторону от цели. Но что бы ни побуждало вас – частная месть или патриотизм – вы должны осуществить наше требование и предоставить нам человека, известного как Сапожок Принцессы. Мы требуем его, по возможности, живым или мертвым, если тому суждено будет случиться, а также столько его приспешников, сколько удастся отправить следом за ним на гильотину. Доставьте его во Францию, и мы найдем ему прекрасное применение, и пусть вся Европа летит к чертям!
На некоторое время он замолчал, но рука его продолжала лежать на плече Шовелена, который, похоже, впал в транс под взглядом бледно-зеленых глаз. Однако он не испугался и продолжал молчать. Он был совершенно уверен в триумфе; его плодотворный ум уже погрузился в свои планы, а поскольку сердце его никогда не знало страха, он совершенно спокойно ожидал завершения робеспьеровской речи. – Возможно, гражданин Шовелен, – продолжил наконец последний, – вы уже догадались о том, что мне осталось сказать вам. Но чтобы в голове у вас не оставалось относительно этого никаких сомнений, позвольте мне все-таки высказаться. Революционное правительство дает вам шанс отыграться – и не более. Если же вы провалитесь вновь, то оскорбленная родина забудет о прощении и сострадании. Вернетесь ли вы во Францию или останетесь в Англии, будете ли вы на севере, юге, востоке или западе, пересечете ли вы океаны или взберетесь на Альпы, рука мстящего народа достанет вас. Ваш второй провал будет стоить вам жизни, где бы вы ни были; на гильотине, если вы будете во Франции, или от ножа наемного убийцы, если вы будете где-нибудь искать убежища. Вдумайтесь в это, гражданин Шовелен. На этот раз не будет спасения, даже если вы умудритесь создать свою империю и самого себя возвести на трон. Тонкий и напряженный голос порхал таинственным эхом по тесному будуару. Шовелен молчал. Ему было нечего сказать. Все, что торжественно произнес Робеспьер, он никогда не забывал, даже продумывая самые отчаянные предприятия. Это было «или-или», предложенное теперь ему. Он вновь вспомнил о Маргарите Блейкни и той ужасной альтернативе, которую он предложил ей менее года назад. Отлично! Шовелен был готов пойти на риск. Теперь он уже не провалится! Он поедет в Англию на этот раз на самых благоприятных условиях; он знает того человека, которого должен заманить во Францию и погубить. И маленький человечек, не дрогнув, ответил на угрожающий взгляд Робеспьера. Затем взял шляпу и плащ, открыл дверь и на мгновение всмотрелся в темный коридор, где едва были слышны отдаленные шаги одинокого часового. Шовелен надел шляпу, еще раз оглянулся на комнату, где стоял, спокойно наблюдая за ним, Робеспьер, и отправился своей дорогой.
ГЛАВА IV ПРАЗДНИК В РИЧМОНДЕ
Возможно, это был самый восхитительный сентябрь из всех известных когда-либо в Англии. Стояли последние дни умирающего лета. Странно, что в этой стране, где упомянутый сезон сияет славой, в языке не нашлось специального выражения, которым в точности можно было бы его определить. Посему мы вынуждены называть его по-французски fin d'efe – конец лета. Но не окончательный финал, не самое категоричное прощание, а горячее томление друга, вынужденного вскоре нас покинуть и расположенного остаться еще на день или два, на неделю или чуть больше, и излучающего трогательное, неизбежно приближающееся прощание, вынося на поверхность лишь самое нарядное, самое желанное, самое достойное для его последующего сожаления. И в этом великом 1793 году отбывающее лето щедро разбрасывало все сокровища своей палитры на царство деревьев и прибрежных берегов. Оно слегка тронуло горячим налетом золота грубую зелень елей и лиственниц, припорошило тонами теплой ржавчины дубы, наложило малиновые мазки на старые буки. В садах все еще цвели розы. |
