— Итак, вы сказали человеку — тому, кто вас преследовал, — что отца уже долгое время не видели. Как он отреагировал?

— Он вот так постучал себе сбоку по носу, — женщина изобразила как, — и говорит: «Вруша-вруша, скушай грушу». А затем сказал, что дает мне еще время подумать над моими словами, и просто взял да ушел.

— Почему он назвал вас врушей? Он не выдвинул каких-то соображений, намеков о том, что знает об исчезновении вашего отца?

— Нет.

— А полиция выследить его так и не смогла?

— Он как сквозь землю проваливается. Они-то, наверное, полагают, что все это мои выдумки с целью привлечь к себе внимание, но это не так. Зачем оно мне? Зачем…

Я молчал.

— Вы, наверное, наслышаны о моем отце. Есть такие, кто считают, что он сделал что-то дурное. И полиция, видимо, того же мнения. Иногда мне кажется, они прикидывают, не известно ли мне нечто большее о том, что имело место, а еще подозревают, что я все это время покрывала отца. Когда они явились ко мне в дом, я уже знала, что у них на уме: дескать, мне известно, где он, и я каким-то образом с ним все эти годы контактирую.

— А вы?

Она сморгнула, но выдержала мой взгляд:

— А я нет.

— А вы нет. Только теперь, кажется, в вашем рассказе сомневается не одна лишь полиция. Как выглядит тот человек?

— Лет где-то за шестьдесят. Волосы черные, похоже что крашеные, эдаким коком, знаете, как у звезд пятидесятых. Глаза карие, а вот здесь шрам, — она указала на лоб, непосредственно под линией волос. — Три таких параллельных линии, будто кто-то всадил ему в кожу вилку и вот так протащил. Приземистый, метр семьдесят и то недотягивает, сложения коренастого. Руки большие, сильные, и на шее мышцы так и бугрятся. Одежда на нем обычно одна и та же: синие джинсы, майка, иногда с черным пиджаком, иной раз со старой кожанкой, тоже черной. С животиком, но не жирный, это точно. Ногти обрезаны до самого мяса. Всегда чистый такой, опрятный, только…

Она сделала паузу. Прерывать я не стал: пусть сформулирует, что хочет выговорить.

— От него буквально разит одеколоном, да таким резким, аж глаза ест. А под ним, когда он со мной говорил… Он как будто маскировал еще один запах. Гадкий, как от какой-нибудь дохлятины. Мне аж убежать захотелось.

— Он представился?

— Нет. Просто сказал, что у него с отцом было какое-то дело. Я ему говорила, что отец мой умер, а он лишь качал головой и улыбался. Сказал, что не верит ни в чью смерть, пока сам не почует запах от тела.

— У вас нет никаких мыслей, почему этот человек возник именно сейчас, через столько лет после исчезновения вашего отца?

— Он не сказал. Может, до него дошло известие о том, что смерть отца удостоверена юридически.

По законам штата Мэн для утверждения завещания человек объявляется мертвым после пяти лет непрерывного отсутствия, на протяжении которых он ни разу не дал о себе знать, а его отсутствие ничем не мотивировано и не объяснимо. В некоторых случаях суд может применить «разумно достаточный» обыск с уведомлением правоохранительных органов и представителей общественности об обстоятельствах дела, а также затребовать публикацию в прессе запроса об информации. По словам Ребекки Клэй, все требования судебных инстанций она выполнила, но в результате никаких сведений об ее отце так и не появилось.

— Про моего отца, кстати, в начале года вышла заметка в одном из журналов о живописи, — поведала Ребекка, — после того как я продала пару его работ. Очень уж нужны были деньги. Отец у меня был вполне талантливым художником.