Фрэнку было все равно, причастны эти люди или нет. Он хотел лишь посеять сомнение и страх. Ему хотелось пугающе всовываться в людские жизни и высовываться из них, пожиная молву и полуправду, понимая, что такой компактный город, как Портленд, достаточно скоро забурлит слухами и люди, на которых он охотится, вскоре зажужжат, как пчелы в потревоженном улье, грозящем вот-вот опрокинуться. Меррик полагал, что у него все под контролем, а с тем, что нет, он управится, — но он заблуждался. Им манипулировали точно так же, как и мной, а браздами на самом деле не владел никто, даже таинственный клиент Элдрича.

И вскоре начали гибнуть люди.

Джоэл Хармон обитал в большом доме при съезде с Бэйшор-драйв в Фалмуте; здесь были свой отдельный причал и швартовка для белой красавицы-яхты. Портленд в свое время звался Фалмутом — с конца семнадцатого века, когда пламенный баск Сен-Кастен, встав во главе местных индейцев, в ряде столкновений одолел английских колонистов и в результате пожег город, — до конца века восемнадцатого, когда все вернулось на круги своя. Теперь часть города, носившая старое название, являлась одним из наиболее зажиточных пригородов Портленда, а также центром лодочного спорта. Портлендский яхт-клуб, один из старейших в стране, размещался у Фалмута на носу, под прикрытием длинного узкого Клэпборд-айленда — острова, состоящего фактически из двух частных владений, возникших на исходе девятнадцатого века, когда железнодорожный магнат Генри Хьюстон возвел здесь себе летний особняк в десять тысяч квадратных футов — «коттедж», как он скромно его поименовал, внеся таким образом лепту в превратность представления об этом слове для данной части света.

Дом Хармона возвышался на рельефном выступе, откуда вниз к самой воде плавно спускалась зеленая лужайка. Для уединенности владение по бокам окружали две стены, а в саду по четкому ранжиру распределялись ухоженные клумбы. Джун сказала, что Хармон — фанатичный возделыватель роз, помешанный на скрещиваниях, и земля в саду постоянно контролируется и холится в угоду этому его помешательству. Говорят, здесь на клумбах есть такие розы, которых ни у кого больше нет, а Хармон, в отличие от людей своего круга, не видит причины своими находками делиться. Эти розы на радость и в удовольствие исключительно ему, а не кому-нибудь другому.

Вечер выдался необычайно мягким — уловка предзимья с целью обмануть легковеров чувством мнимой безмятежности. Пока мы с Джун стояли среди прочих гостей в саду за предобеденными напитками, я понемногу вбирал в себя дом Хармона, его яхту, его розы и жену, которая, пока супруг уделял внимание гостям помаститей, встречала вновь прибывших и здоровалась с ними. Ей было за шестьдесят, то есть примерно столько же, сколько и мужу. Седина волос аккуратно перемежалась крашеными блондинистыми прядями. Вблизи кожа у этой женщины смотрелась как отлитая из пластмассы. Растянуть ее во что-то близкое к мимике было затруднительно, но хирург при операции это явно учел и рот сваял в постоянную полуулыбку, так что на какой-нибудь рассказ о том, как топят котяток и щеняток, она бы все равно реагировала непонятно веселым видом. В ней все еще были заметны следы былой красоты, за сохранность которой она, впрочем, цеплялась с таким мрачным упорством, что сводила ее тем самым на нет. Глаза были остекленело пусты, а разменные фразы не могли, пожалуй, составить конкуренцию и случайному школьнику, который на ее фоне блистал бы, как Оскар Уайльд.

Муж, в противоположность, смотрелся идеальным хозяином, одетым неформально и в то же время дорого в нежно-синий кардиган и серые брюки; дополнительный оттенок отточенной экстравагантности придавал красный шарф.