Мои герани, конечно, куда грубее, но зато жизнерадостные, жизнестойкие и жизнелюбивые. Я забросила их на целых три дня, а они выдержали. Буду брать с них пример! И Санди высоко подняла голову.

Она спустилась с Монмартра и пошла по бульварам. Они вторглись в тесный черно-серый каменный Париж в девятнадцатом веке и казались горожанам насильниками, узурпаторами. Потом опушились плакучими ивами и каштанами, спрятали в своей тени узорные чугунные скамейки, стали прибежищем многих поколений влюбленных и их трогательных воспоминаний, а также хранителями духа прошлого века — прекраснодушного, чувствительного, многоречивого.

Домой Санди вернулась совсем в другом настроении, не слишком веселом, но вроде примирившаяся с тем, что произошло. Нужно привести в порядок нервы и браться за работу, вот и все.

Завтра я все-таки съезжу к Кремеру, верну рукопись, объясню, что позирование слишком тяжелый труд, который не по мне. Впрочем, он и сам это прекрасно понимает. Его просьба — следствие все того же нелепого спектакля, который мы так внезапно разыграли. Но теперь мы снова на твердой реальной почве, снова трезво смотрим на вещи, и нам обоим ясна очевидная нелепость произошедшего.

Расставив все по местам, Санди почувствовала облегчение.

Поль давно уже не вскакивал с первыми лучами солнца, чувствуя будоражащий кровь запах краски и зуд в руках. Он обошел весь дом, придирчиво ища комнату, которая станет его мастерской.

Дом был совсем небольшой, очень старый. Две комнаты, в которых жила и умерла его тетушка, казались самыми обжитыми. Поль так и оставил их в неприкосновенности. Все остальное мало-помалу ветшало и давно нуждалось в ремонте, на который у древней старушки не было сил. Приехав, Поль облюбовал самую светлую комнатку с итальянским окном, смотревшим в сад. В ней стояли лишь стол и кровать, а ему больше ничего и не было нужно.

В холода он зажигал камин, смотрел на огонь, который лечил его, заставляя забывать об ином, оставшемся недоступным пламени. Поль радовался, что сбежал из Парижа, он хотел забыть обо всем, чем жил там. Поселившись в маленьком городишке, он полюбил возиться с цветами и составлял из них красочные композиции на крошечном пятачке перед террасой. Полюбил долгие прогулки, много читал и в конце концов сам стал баловаться сочинительством.

Сад он запустил, да и домом не занимался и теперь обходил свои владения, с удивлением обнаруживая кладовки, чердак, полутемные клетушки, о наличии и назначении которых не имел ни малейшего понятия. Открытий было много, но под мастерскую ни одно из помещений не годилось. Разве что чердак? Но на переоборудование уйдет неделя, не меньше. То ли дело мансарда в Париже! Впервые Поль вспомнил о ней с нежностью и даже с какой-то ностальгической печалью.

Но сеанс должен состояться во что бы то ни стало, и он попробовал приспособить террасу. Вынес лишнюю мебель, оставив только узкий диванчик, кресло и журнальный столик, а потом принялся колдовать с занавесями — свет должен быть мягкий, рассеянный. Перерыл тетушкины шкафы, сундуки, отыскивая ткань, которая могла бы послужить драпировкой, облюбовал несколько кусков, но окончательный выбор решил сделать после того, как усадит модель.

Поль привел в порядок мольберт, попробовал краски, кисти и стал грунтовать холст. Холсты он всегда грунтовал сам, никому не доверяя черновую, но существенную работу.

И, что бы ни делал, чувствовал неизъяснимую радость. Он словно оттягивал главное наслаждение, но, оттягивая, подбирался к нему все ближе. Работая, вспоминал фею Мелисанду и ждал ее вносящего свежую струю присутствия с тем нетерпением, с каким ждут грозы.

Во вторник, во второй половине дня, в саду художника появилась мадемуазель Мелисанда Тампл, в темном платье и с объемистой сумкой через плечо.