— Ничего она не подтвердит, даже, если допустить, что ей есть что подтверждать. Или ошиблись вы, или она перепутала сыворотки, вторую с третьей. Третьего варианта быть не может. Так что не надейтесь на то, что Лариса вспомнит. Вспомнит, да вот захочет ли сказать? А теперь идите, жду вас здесь без четверти три. К главному врачу у нас опаздывать не принято…

В коридоре Данилов просчитал ситуацию. Пациент остался жив — это плюс. Последствия грозят дежурному врачу — это с одной стороны вроде как плюс, если посмотреть с позиции шкурника, а с другой — большой минус. Ему, доктору Данилову. Как человеку поверхностному и легкомысленному.

Но сам он знает, что не ошибся — и это плюс, который перевесит любое количество минусов. Правда, только в его собственных глазах. Остальным ничего не докажешь, если, конечно, сама медсестра Лариса не признается в своей ошибке. А пойдет ли она на это, особенно с учетом ее служебного, а может, и не только служебного романа с доктором Кочерыгиным? Навряд ли — свалит все на него, «тупого» интерна.

Идиотская, какая-то театральная или киношная ситуация. Там по законам жанра или кто-то из пациентов вспомнил бы, что медсестра говорила о «второй» группе крови, или она бы разнервничалась и проговорилась…

В конце концов, Данилов пришел к выводу, что ничего изменить он не в силах. Расскажет, конечно, у главного врача, как что было, и получит то, что ему «выдадут». Прошла всего неделя интернатуры, впереди еще будет пятьдесят одна… нет, четыре отпускные недели надо отнять, впереди еще сорок семь недель. Достаточно времени для того, чтобы исправить впечатление о себе.

Мышление странным образом раздвоилось: с одной стороны, Данилов добросовестно вникал в особенности подготовки пациента к анестезии в зависимости от исходного заболевания и тяжести состояния, с другой же — какой-то участок мозга искал выход из тупика.

Коллеги-интерны поглядывали на Данилова сочувственно, но со словами утешения и ободрения не лезли. И на том спасибо.

На «разборе полетов» помимо главного врача, Тарабарина и непосредственных участников событий — Данилова, Кочерыгина и Ларисы — присутствовало еще человек семь или восемь, в которых без труда угадывались представители больничной администрации. В большом кабинете главного врача все расселись вольготно, еще и свободные стулья остались.

— Сегодня я просто хочу вникнуть в ситуацию, — сказал главный врач. — Выводы будем делать потом. Кстати, у меня нет объяснительной доктора Данилова…

— Это моя вина, Михаил Иванович, — сказал Тарабарин. — Забыл стребовать. Исправим.

— Пожалуйста. — Главный врач снял очки в тонкой, почти невесомой на вид оправе, потер переносицу и вернул очки на место. — Владислав Алексеевич, прошу вас.

Кочерыгин встал и решительно одернул на себе халат.

— Что я могу сказать? — риторически начал он. — Виноват, не спорю. Доверился молодому коллеге, а должен был все контролировать сам. Наказывайте, что ж теперь… Впредь буду умнее.

— У вас все? — удивился столь лаконичному выступлению главный врач.

— Все! — подтвердил Кочерыгин и сел.

— Лариса Николаевна, прошу вас.

Лариса, раскрасневшаяся от волнения, говорила долго, то и дело запинаясь, повторяясь и отвлекаясь на ненужные подробности. Смысл ее речи можно было свести к одной фразе: «Я сделала все, как положено».

— А сами вы не оценили результат? — поинтересовался главный врач.

— Это врачебная обязанность, — ответила Лариса, поджимая губы.

— Чисто машинально, Лариса Николаевна? — слегка нажал главный врач.