Он немного помолчал, потом затянул новое:

- Начальство всё ворьё, вор на воре. Людям, слышь, них-хера не дают. Я такой жизни не понимаю... гребись оно всё ладьёй, Гайдар-байдар, Путин-мутин, блядва вся эта наверху, только бы воровать. Им дай, они у народа воздух спиз... спис... - он поперхнулся и немножко посидел с открытым ртом, глотая воздух, потом сглотнул и дожал голосом фразу, теперь друг дружку едят без хлеба. Люська знаешь что говорит? Легче вскрыть на жопе вены, чем дождаться перемены! По жизни всё так и есть... Ну да Бог-то не тимошка, видит немножко... дожуются, дожиркуются суки... кровь нашу пьют... кровь пьют... Чубайс.

Влад скептически оглядел водилу и подумал, что уж его-то кровью Чубайс точно побрезговал бы.

Он вернулся в салон. До места оставалось ещё минут десять езды. Хотелось спать - не то чтобы сильно, а так, слегка. Он попытался было читать прихваченный с собой сборничек Веры Павловой, но книжка оказалась глупой и занудной, как и вся современная женская поэзия. В конце концов он принялся смотреть в окно, напрягая второе зрение. Увы, ничего интересного не было, кроме попадающихся костей на обочине: коровьи мосла, лосиный череп, какие-то засохшие перья, ещё что-то совсем уж мелкое. Все эти останки еле-еле подсвечивали жалобной зеленцой истощившейся ауры.

Они приехал, когда на улице уже стояла густая колодезная темень. Над старым кладбищем поднимались тонкие, невесомые паутины астрального света: очень много человеческих тел, давно отдавших остатки души Богу или Природе, кому что ближе... Свежих было мало. Спокойный сине-фиолетовый столбик свечения над старой могилой -скорее всего, семейный участок, куда совсем недавно внуки сгрузили зажившуюся бабушку. И несколько багровых пятен на краю, все с ядовитой оранжевой опушкой. Похоже, то были серьёзные люди: в зубах аурум, в грудине плюмбум, всё как полагается по жизни правильному пацану... Ярко сиял прикопанный с краешку - не на самом кладбище, а в лесочке рядом - труп. Судя по оттенкам свечения, человечка, прежде чем прикончить, долго истязали. Напрягая чутьё, Влад понял, что убитый был крутым и небедным, а последние годы прожил где-то далеко отсюда, в тёплом и безопасном месте. Небось, прилетел ненадолго, по бизнесу или просто родных повидать. Расслабился. Добро пожаловать домой.

Шофёр сидел на своём месте, сжимая баранку побелевшими пальцами, как утопающий последнюю соломинку. Ехать было некуда, новых приказов не поступало, и обезволенный мозг впал в ступор. Влад добыл из чемоданчика шприц со спокухой и пустил ему по вене подходящую дозу. В принципе, можно было бы обойтись своими средствами: защёчные железы вырабатывали прекрасное естественное снотворное. Оно бы и лучше, но тратиться сейчас не хотелось. Мало ли.

Он вышел, с силой раздвинув закрытые двери автобуса и направился к кладбищенской ограде. Дождь присмирел: не хлестал струями, а тихо накрапывал.

На кладбище было пусто и тихо, вокруг - тоже. Только где-то очень далеко, в загоризонтной темноте, дёргалось и порыкивало большое и очень тяжёлое - не то трактор, не то экскаватор.

Что-то зашуршало за спиной. Влад оглянулся, но увидел только мокрые красные огоньки автобуса. Присмотрелся. Почему-то обратил внимание на голубую полоску на мятом боку. Потом сообразил, что смотрит вторым зрением, а мёртвая вещь не излучает цветной ауры. Полоска, однако, почему-то упорно отливала в светлую синеву. Психика шутит? Или какая-то ассоциация? Напрягшись, вспомнил, чем навеяло: "...до отверстия в глобусе повезут на убой в этом жёлтом автобусе с полосой голубой" - это была строчка из журнальной подборки поэта Бориса Рыжего, и ещё что-то там было такое тра-ля-ля про ударные и безударные гласные: он читал это под белой больничной лампой после обхода, а рядом стояла вычурная кружка с кровью, точнее говоря - с кошмарной, совершенно несъедобной смесью, чего стоит хотя бы коктейль из Игоря Игоревича с его почками вкупе с леночкиной, приторно-сладкой от ранней беременности.