Брюс знал, в подобные минуты на императора снисходит дар прозренческий, когда он видит всякую, даже самую искусную ложь.

— Помилуй, Петр Алексеевич, так и думал, — признался граф. — Но оттого, что в чудеса не верю. Я суть реалист и более привержен математическому расчету и знаниям естественным. Откуда быть столь чудному календарю у варваров, ежели они живут дико, подобно зверям? Их потребности в знаниях сводятся всего лишь к выживанию в суровых и мрачных землях.

— Мыслишь ты, Яков, как шотландец, — подобрел государь. — И меня к тому же склонил ецде тогда, на Сухаревой башне… А в нашей земле чудес довольно. Вот растолкуй мне, как сей дикий югагир Тренка прознал, сколько лет быть войне со шведами? День и час назвал, когда ты с Остерманом мир попытаешься заключить. Когда король Карл умрет… Много чего предсказал, что сбылось впоследствии… И предрек день и час смерти моей. Теперь прелюбопытно: угадал сей чувонец или нет?

Граф присмирел, испытывая неприятный озноб, исходящий от государевой речи, а тот испил из ковша травяного настоя, утерся рукавом.

— И попекись изрядно, чтоб о поручении моем никто не изведал. Спрашивать станут — отвечай, по промышленным делам отослал Головина на Индигирку.

— Исполню, Петр Алексеевич!

— Вещую книгу, календарь югагирский, нам добудь! — велел строго и трезво император. — Какими хочешь хитростями! Выкради, кули или обменяй. Головину скажи: награда его ждет, что ни пожелает, все исполню. Вот тебе грамота, указ наш. Освободить югагиров от взимания ясака на вечные времена и перевести оных в разряд людей российских. Они за такой указ и князька своего отдадут, ибо гордые, считают себя умнее иных народов и ясак для них унизителен зело…

— Ежели все это вымыслы досужие и нету них календаря? Петр сорвал с головы полотенце с примочкой и снова осерчал:

— А ежели нет его, сам придумай и доставь, коли такой ученый!

— Добро, государь. — Согласно этикету, Брюс склонил голову и махнул треуголкой. — В сей же час выеду в Двинский…

— Погоди! Ты еще не выслушал. Ежели наши подозрения оправдаются и князек сей замышляет еще что-то, кроме женитьбы… Надобно сбить спесь с сего племени и гордыни поубавить. Ты Ивашке так накажи: ежели югагиры дурного не замышляют, пускай за невесту книгу вещую возьмет и уходит восвояси. Но ежели смуту чинят, то сверх того указ мой князю велю подать.

— Югагиры от сего еще более возгордятся! Скажут: боится нас государь.

— Эх, Яшка, шотландская твоя душа, — грустно вымолвил император, — Не ведомо тебе, как следует с туземными народцами обходиться…

— Варварские они народцы, Петр Алексеевич, — обиделся граф. — Когда на зло добром отвечают, сие за слабость принимается.

Государь рукой махнул:

— Ладно, не стану тебя учить. Ивашке дословно передай веление наше, а он уж догадается… И еще скажи, пусть сам югагиров не воюет и не обижает никоим образом, когда промеж них и прочих туземцев распря вспыхнет. А она непременно учинится… Пускай Головин, купцом оборотясь, торговлю откроет. Пороху и свинцу тем и другим даст поболее, чтоб месяца на три хватило. И на водку вели ему не скупиться. Они прежде хмельные довольно схватывались между собой и еще помнят обиды. Как пустят крови друг другу изрядно, так чтоб перестал давать ружейный и иной припас. Они из луков стрелять разучились и скоро с покаянием прибегут. А нет, так пусть воевода казаков на усмирение отрядит. Завершится распря, ясачный сбор след увеличить. Князька же самого пускай не убивают, а пленят и доставят мне. Я его в стеклянную посудинку засажу и в кунсткамере выставлю.