Пожалел!

Женька вздрогнула, вспомнила – эти кровавые куски – это ж та же самая дева, воровка, раба, которая… которую…

Да уж, выходит, взаправду все… Средневековье!!! Однако что же делать-то?

На дворе усадьбы Женьку встречал Довмысл. Спрятав длинные руки за спину и выпятив вперед живот, он стоял напротив распахнувшихся ворот, прищурив глаза и ухмыляясь. Однако при виде выбравшейся из паланкина красавицы глумливая улыбка его ту же сошла с лица.

– О, боги! Сварог и Сварожичи, внуки Стрибожьи! Это… она?

– Она, она, дядько Довмысл. – Стемид распрямил плечи с таким гордым видом, будто это именно он, и никто другой, приложил руку к чудесному преображению похожей на отрока чернавки в этакую красу деву, истинную княжну, обликом схожею с солнцем!

– Малинда, – глядя девчонке в глаза, тихо протянул воевода. – Сейчас немного отдохни, дева, да поедем к Хакону-ярлу на пир.

– А кто это – Хакон-ярл? – лениво поинтересовалась красавица.

– Наместник ладожский. Должна бы знати.

– Должна, да не обязана, – огрызнулась Женька, но тут же взяла себя в руки… вернее, кто-то ее взял… заговоры Урманы – вот кто!

– Навестим Хакона-ярла, что ж. Он сам звал, или мы напрашиваемся?

– Сам, – поспешно – и куда только прежнее-то презрение делось? – кивнул Довмысл.

– Тогда можно, тогда пойдем, – оглянувшись с крыльца, дева махнула рукой. – Мальца вашего, Гречку, пришлите. Пусть кваску принесет.

– И я б! – Молодой варяг охотно поддакнул старому воеводе.

Тот ухмыльнулся:

– Ох, Урмана, ох, волхвица – не подвела! На словах что сказала?

– Сказала – нечего другую искать.

– Так и не будем.

– Еще монет ромейских просила подбавить, солидов.

– Ах, Урмана, Урмана, – покачал головой Довмысл. – Хвалится, что боги ей все дают, а от солидов не отказывается. Верно, на тот свет хочет с собой забрати. А сработала славно! Вона какая дева-то стала. И тако понятно всем – княжна, не кто-нить. А что ране ее в портках видали, так то и ясно – тонула, одежку скинула, а уж потом одели во что было, так?

– Так, дядько Довмысле, так.

– Ну, идем, Стемиде. Я чаю, и мы отдохнем чуть.

Да там и споткнулся, едва кувшин не уронил, хорошо, Женька с лавки рванулась, подхватила:

– Ты чего, чудо, падаешь-то? Забегался? Ноги не держат.

Дрожа, паренек повалился навзничь:

– Не вели казнити, госпожа моя, за вольности, за язык глупый, невежный.

– Ну, вставай уже! – улыбнулась Женька. – Кваску попьем, побазарим. Что с тобой сделалось-то? Ведь так хорошо песни пели.

– Госпожа… – Отрок медленно поднялся на ноги. – Ты точно на меня не сердишься? Зла-обиды не держишь?

– Да не сержусь, сказала! Кстати, зеркало у вас тут есть?

– Есть, как не быти.

– И свечки бы. Что-то темновато тут.

– Посейчас, госпожа, метнусь.

– Вот оно, госпожа моя, зеркало! – Парнишка погладил платину ладонью. – Из немецких, Оттона-кесаря, земель! А вот и свечечка – восковая! Я и огниво прихватил – вжечь?

– Пошел ты со своим огнивом! Давай сюда свечу.

Вытащив из узелка зажигалку – Урмана ни одной вещицы не присвоила, даже сигаретку не взяла да втихаря не выкурила – честная! – Женька щелкнула…

Отрок с воплем повалился на пол:

– Чур меня, чур меня! Матушка, не губи!

– Кончита Вурст тебе матушка! – рассердилась Летякина.