Тем не менее, чтобы производить впечатление молодой, эта гротескная старая дева, выпив лишнего, начинала жеманничать и кокетничать, отчего становилась совершенно омерзительной. Иногда Айвору приходилось терпеть такое поведение домоправительницы. Он рассказывал хозяину о ее глупом хихиканье и отвратительных ужимках, сопровождая слова непристойными жестами. Барон иногда был не прочь выслушивать подобные рассказы.

— И скажу вам, ее светлость не очень-то стойкого нрава, — заметила миссис Д., допивая мадеру и задумчиво рассматривая свою превосходно обставленную столовую.

— Вы правы, мэм, она не стойкого нрава, однако сногсшибательной наружности.

Миссис Д., подойдя к зеркалу, пригладила один из своих многочисленных локонов и с недовольством обнаружила, что на подбородке проросло больше волосков, чем обычно. При упоминании о красоте других женщин в необъятной груди миссис Динглефут всегда начинала клокотать жгучая ненависть.

— Прекрасно, мистер Айвор, — проговорила она. — Вы видели миледи, так что вам лучше знать.

И без того мрачное лицо Айвора превратилось в безжизненную маску. Ведь он один знал о жестоком происшествии в Бастилии в ту бурную ночь. И он даже несколько разочаровался в своем хозяине, ибо всегда считал признаком слабости, если мужчина до такой степени влюблен в женщину.

Миссис Д. попрощалась с Айвором и снова отправилась в обход своих владений. При ее приближении служанки засуетились и разбежались кто куда, боясь безжалостного языка миссис Д.

Она уверенно поднялась наверх, чтобы проверить еще раз комнаты, некогда принадлежавшие ее покойной хозяйке, матери Дензила.

Повсюду стояли цветы. На тот случай, если сентябрьский вечер окажется холодным, разожгли огромные камины. Все вокруг сверкало новизной.

Но выражение лица миссис Д. оставалось кислым и неодобрительным. Раньше эти две смежные спальни были темными, мрачными и настолько заставленными, что по меньшей мере трое слуг каждую неделю проводили там генеральную уборку. Бывшая баронесса любила экстравагантность рококо. Сегодня же эти комнаты были неузнаваемы, и удивительные изменения внес не его светлость, который лишь оплачивал счета, а молодой художник Певерил Марш.

Легко поддающемуся переменам настроения Сен-Шевиоту все больше нравился молодой художник. Барон восхищался его искусной работой. Певерил мастерски написал не только портрет его светлости, но и несколько великолепных портретов его друзей. Барону очень приятно было хвалиться перед знакомыми и друзьями своим художником, и он торжественно объявил нового обитателя замка Великим Живописцем.

Молодой человек полюбил старую заброшенную башню, с которой перед ним открывался восхитительный вид на лес; барон разрешил ему постоянно жить там. Для него специально обставили студию, которую он и занимал, ведя там уединенную жизнь отшельника. Когда он не занимался живописью, то погружался в чтение книг. Если он и чувствовал себя совершенно одиноким, то никогда не жаловался на это. Однажды, когда Сен-Шевиот заметил ему, что такому молодому человеку не подобает вести столь отшельнический образ жизни, и посоветовал обзавестись любовницей, которая развлекала бы его, молодой человек залился краской и с жаром отверг такое предложение.

— Мне не нужна любовница, милорд. Я страстно жажду лишь возможности писать картины и обогащать свои знания, — ответствовал он. После чего барон, пожав плечами, оставил Певерила одного.

Певерил стал хорошо известной фигурой в Кадлингтоне, хотя выходил из башни только для того, чтобы подышать свежим воздухом, порисовать натуру и перекусить в помещении для слуг.