– Что ж, извольте. Но не теперь… Прощайте!

Сердюков еще раз поклонился и снял шляпу. Молодой человек сухо кивнул и повел даму к экипажу.

– Экая бестактность! – процедил он сквозь зубы, но достаточно громко, чтобы собеседники могли расслышать его слова, и искоса посмотрел на тетку.

– Совать нос в чужие дела – его долг. А наш долг – достойно проводить Петю, – с тяжелым вздохом ответила Серафима Львовна.

– Но ведь это какая то белиберда, глупость несусветная. Чушь собачья! Навет! Кому надо убивать Петра! Господи! Петра!

Что то в его словах показалось матери странным, словно промелькнуло затаенное недоумение. Мол, нашли кого убивать, неужели нету на свете более достойных личностей?

Она чуть отодвинулась и приподняла вуаль, чтобы посмотреть племяннику в глаза.

– Стало быть, Лавруша, ты полагаешь, что твой кузен был таким ничтожеством, что и смерти недостоин?

– О Господи! Серафима Львовна! Опять вы за свое! Прошу вас, не надо сцен, вы расстроены, я расстроен, наговорим друг другу гадостей! К чему теперь все это?

– Иными словами, ты хочешь сказать, Лавр, что теперь, когда ты остался в нашей семье единственным, то теперь, теперь…

Она стала всхлипывать и вся затряслась. Слезы не давали дороги словам. Впрочем, это и к лучшему. Что может быть нелепей семейной сцены у свежей могилы!

– Или, быть может… – Лавр оторопело остановился. – Быть может, вы и впрямь думаете, что Петра убили, и, может, вы про меня и думаете?

Собеседники замерли, глядя друг на друга, пытаясь найти ответ на вопросы, мучившие их в последнее время.

– Ты прав, голубчик, – примирительно произнесла Серафима Львовна, и утерла платочком глаза. – Нам не надо говорить об этом сейчас.

Она опустила вуаль, которая бесшумно упала и скрыла ее прекрасное, совсем не тронутое ни горем, ни возрастом лицо. Они поспешили к экипажу, и молодой человек почтительно помог женщине сесть.

Доктор и полицейский все это время неотрывно смотрели вслед уходящим, размышляя о том, было ли совершено убийство их сына и брата или тот скончался от доселе неведомой болезни?

В этот момент позади них раздалось смущенное покашливание. Сердюков и доктор разом обернулись. На дорожке стояла горничная Соболевых, крупная девица с резкими чертами грубого лица.

– Ваше высокоблагородие, – едва пролепетала горничная. – Дозвольте…

– Чего тебе? – изумился следователь. Он уже разговаривал с ней и ровным счетом ничего не вынес из этого разговора, кроме того, что собеседница тупа и пуглива.

Вот и теперь от его резкого тона она вздрогнула, и ее большие глаза еще больше округлились. Она беспомощно оглянулась и в величайшем смущении поправила нелепую черную шляпку, надетую по случаю похорон молодого господина.

– Я давеча испугалась сильно, оттого и говорить не могла.

– Да ты и теперь не больно смелая, – усмехнулся следователь, но голос его сделался мягче, доверительней. – Неужто вспомнила что нибудь важное?

– Да я и не забывала, только сказать боялась, вдруг за дурную сочтете?

– Стало быть, ты желаешь дать показания?

– Желаю! – выдохнула горничная. – Да только мне бы так, чтобы господа не видели, нехорошо получится. Вроде как оговор.

– Изволь, – оживился следователь. – Мы с доктором пойдем вперед, а ты ступай следом, да не торопись, иди тихонько. Выйдешь за ограду кладбища, пройдешь немного вперед и за сараями увидишь пролетку. Там мы тебя и будем ждать. Да не бойся, я тебя не съем! А если ты и впрямь важное расскажешь, так тем самым поможешь следствию, а это богоугодное дело, найти убийцу!

От последних слов следователя девица опять оробела и стояла с открытым ртом, пока мужчины не скрылись из глаз.