Как бы то ни было, подумал я, важно, что его сыну окончательно отказано от дома доктором Родерихом и что вопрос о соперничестве уже снят.

Репортер «Винер экстраблатт» продолжал:

«Следовательно, легко предположить, что по случаю годовщины, как всегда, соберется много народу, не говоря уже о близких друзьях, оставшихся верными памяти Отто Шторица. Можно смело утверждать, что крайне суеверные жители Шпремберга ждут какого-нибудь чуда и хотят быть его очевидцами. В городе все говорят, что на кладбище должны произойти самые невероятные, самые необычайные явления высшего порядка. Никто не удивится, если посреди всеобщего ужаса камень на могиле поднимется и уникальный ученый воскреснет во всей своей славе. И, кто знает, может быть, городу, в котором он родился, угрожает какой-нибудь катаклизм!..

В заключение отметим, что, по мнению некоторых людей, Отто Шториц не умер и что в день похорон было устроено его фиктивное погребение. Пройдет немало лет, прежде чем здравый смысл восторжествует над этими нелепыми легендами».

Чтение этой статьи навело меня на некоторые мысли. То, что Отто Шториц умер и похоронен, не вызывало никаких сомнений. То, что будто бы его могила должна вновь открыться 5 мая и он должен предстать как новоявленный Христос перед толпой, — на это не стоило обращать никакого внимания. Но если не было никакого сомнения в том, что отец умер, также несомненно и то, что его сын жив, безусловно жив. Это Вильгельм Шториц, отвергнутый семьей Родерих. Не будет ли он досаждать Марку и препятствовать его женитьбе?..

«Так! — подумал я, отбросив газету. — Попробуем рассуждать здраво! Вильгельм Шториц попросил руки Миры… ему отказали… с тех пор он исчез, поскольку Марк никогда ни словом не упоминал об этом деле, так зачем же волноваться и придавать предстоящей годовщине такое значение!»

Я попросил принести бумагу, перо, чернила и написал брату, что выеду из Пешта на следующий день и приеду вечером 22-го, ибо теперь нахожусь от Рагза в трехстах километрах. Отметив, что до сих пор путешествие проходило без каких-либо инцидентов и задержек и что, по всей видимости, оно так же и закончится, я не забыл попросить передать поклоны господину и госпоже Родерих и уверение в моей искренней симпатии мадемуазель Мире.

На следующий день в 8 часов утра «Матиаш Корвин» отошел от причала набережной и отправился в путь.

Само собой разумеется, что, начиная от Вены, он на каждой остановке высаживал пассажиров и брал новых. Одни плыли до Прессбурга, Рааба, Коморна, Грана, Будапешта; другие в указанных городах садились на пароход. Только пять или шесть человек взошли на трап в австрийской столице, в их числе — английские туристы, которые намеревались через Белград и Бухарест добраться до Черного моря.

Итак, в Пеште на нашем судне появились новые пассажиры, и среди них — мужчина, особенно привлекший мое внимание своим странным видом.

Это был человек примерно тридцати пяти лет, высокий, яркий блондин с жестким выражением лица, с властным взглядом, не вызывающим симпатии. Поведение незнакомца свидетельствовало о высокомерии и пренебрежении к окружающим. Он несколько раз обратился к матросам. Голос его оказался грубым, сухим, неприятным, а тон резким, неприязненным.

Впрочем, новый пассажир, по-видимому, не хотел ни с кем общаться. Мне это было безразлично, поскольку я сам проявлял крайнюю сдержанность в отношении своих спутников по путешествию.