Не оглядываясь и не колеблясь, Николас шагнул к машине, сел за руль и завел двигатель.

Он направился за город, где на максимально допустимой скорости ездил часа два подряд. Мысли кружились в его голове темным жужжащим роем, душу рвали на куски сильнейшие по своему накалу переживания.

Николас думал все о том же. Об измене Сары, о непонятном завершении их романа — несомненно, лучшего из всех его любовных историй, об утраченном смысле жизни, о матери и ее необъяснимом поступке.

Домой он вернулся около девяти.

Освежился под теплым душем и, почувствовав себя несколько лучше, принялся размышлять о том, как ему жить дальше.

Не стреляться же из-за свалившихся на меня бед, не вешаться же, рассуждал он сам с собой. Надо продолжать работать, заниматься привычными делами. Сару уже не вернешь. А другие женщины мне не нужны. Значит, мечту о создании собственной семьи нужно просто похоронить. В конце концов, не каждому в этой жизни дается такое счастье.

На Николаса вдруг навалилась жуткая усталость, и он решил немедленно отправиться спать. Но прежде, вспомнив несчастное лицо умолявшей его остаться матери, подошел к телефону и набрал родительский номер.

Поднял трубку отец.

— Пап, пригласи, пожалуйста, маму, — попросил Николас.

— Конечно, Ник, — ответил отец, почему-то обрадованно. — Только скажи, как ты себя чувствуешь.

— Уже хорошо. Спасибо, — произнес Николас, и в груди у него защемило от наплыва чувств.

— Я рад. Береги себя, сын. И прошу, не сдавайся.

— Не сдамся, пап. Можешь в этом не сомневаться. — Губы Николаса впервые, наверное, за сегодняшний день, точнее, за три последних дня растянулись в улыбке.

— А я и не сомневаюсь. Ты у нас молодец! Передаю трубку маме.

— Сынок, еще раз здравствуй, — виновато произнесла Барбара.

Николас вспомнил, как уехал сегодня из дома родителей, даже не попрощавшись с матерью, не поблагодарив ее за ужин. Ему стало стыдно.

— Ты прости меня, мам, я сегодня погорячился. Просто, понимаешь...

— Не извиняйся, мой дорогой, и ничего не объясняй. Я все понимаю. Ты и представить себе не можешь, насколько хорошо я понимаю тебя... — Ее голос задрожал.

Николаса охватило желание наговорить ей кучу утешающих, ободряющих, ласковых слов. Заверить в том, что у него все образуется, что переживать за него не имеет смысла, что жизнь, несмотря на тяготы и невзгоды, все же прекрасная штука.

Но сказал он совсем другое:

— Значит, мир?

Барбара негромко засмеялась.

— Какой может быть разговор? Естественно, мир! — Она помолчала, потом нерешительно спросила: — А завтра ты приедешь к нам? Обещаю, что не...

— Приеду, мама, — не давая ей возможности закончить фразу, ответил Николас. — С удовольствием приеду.

— Вот и хорошо! — воскликнула Барбара с облегчением. — Мы с Бетси испечем твой любимый яичный пирог.

— Не забудьте украсить его малиной, — с шутливой серьезностью сказал Николас.

Барбара опять засмеялась, оживленнее и радостнее.

— Не переживай, не забудем.

12

Отпуск на теплом побережье, как и предсказывала доктор Бауэр, вернул Саре утраченное желание продолжать жить и работать. Но не помог освободиться от мук потерянной столь странным образом — собственно, равно как и найденной — любви. По возвращении в Норуич она вышла на работу и, хоть и без особой радости, приступила к обычным делам.

Природа постепенно готовилась к зиме. Середина октября выдалась дождливой и хмурой. Сару погода не расстраивала. Сидя дома пасмурными осенними вечерами, она слушала грустную музыку дождя даже с удовольствием.