Представил себе сразу, куда может его пригласить Дрюня. В лучшем случае в компанию пьяных лабухов. В худшем – лучше и не представлять.

– Не боись, не на малину какую-нибудь! – заверил его Григорьев. – Компания тебе понравится. Нужные люди, а не какие-нибудь охламоны.

– Да что за люди такие? – Акентьев был в самом деле заинтригован. – Всех нужных людей я знаю!

– Это ты своим телкам заливай, – отмахнулся Дрюня. – Увидишь, что такое настоящая жизнь. Кстати, помнишь, как мы в прошлый раз надрались?

– Ну, – насторожился Акентьев.

Перед внутренним взором промелькнуло видение, которое посетило его после попойки. Желтоглазая тварь привела его к странному типу в рясе.

И тот сказал что-то про перстень… Найди перстень!

Дрюня, как оказалось, тоже тогда увидел сон, только безо всякого следа инфернального присутствия. Обыкновенная похабщина. Снилась ему Танечка, секретарша из обкома партии, в пикантной ситуации с одним из партийных боссов, старым большевиком, который любил рассказывать с воодушевлением о своих подвигах на Малой земле под начальством Леонида Ильича.

– Вот она – сила печатного слова! – сказал на это Переплет. – Человек прочитал книгу, и она за-хватила его настолько, что он поверил, будто и сам принимал участие в этих событиях.

– Как и автора! Все, что было не со мной, помню! – пропел Дрюня басом.

Акентьев поморщился.

– Это я тебя подготавливаю! – предупредил комсомолец. – Там будет еще хуже – так что отключи свой тонкий музыкальный слух!

– Звучит обнадеживающе, – заметил Переплет. – А зрение с речью отключить не стоит?

– Вы, товарищ Акентьев, на серьезный лад настройтесь, будьте добреньки, а не то все испортить можете.

– Что именно?

– Скоро узнаешь! – пообещал Дрюня и продолжил рассказ про свое эротическое, как он выразился, сновидение: – И вот я, стало быть, говорю во сне: неприятная, мол, ситуация, товарищ Татаринов, и как мы с вами из нее выйдем? Понимаешь, даже во сне соображалка работает – теперь из этого ублюдка веревки можно было бы вить!

«Сам ты ублюдок, – подумал про себя Акентьев. – И сны у тебя ублюдочные». Но вслух ничего говорить не стал. А Дрюня уже тащил его прочь из дома к длинной черной машине во дворе. Как агнца на заклание.

– Это что за катафалк? – спросил с подозрением Акентьев.

– Фи! – возмутился Дрюня. – Ты что, ослеп?! Это же «ЗИМ»! Водилы на дороге оборачиваются!

– Да я вижу, что это такое! – сказал Переплет. – Откуда у тебя оно взялось?

– Реквизировали в пользу трудового народа, товарищ Акентьев, как и вас сейчас реквизируем!

– А может, не надо, комиссар? – пробормотал Акентьев, открывая дверцу черной машины и зная, что ничего ему уже не поможет. Машина, как разъяснил серьезно Григорьев, им позаимствована у какого-то знакомого по комсомольской линии. В салоне обнаружилась коробка гаванских сигар «Ромео и Джульетта».

– Видишь, – приговаривал Дрюня по дороге, – я к тебе как к человеку отношусь, а ты все рыло воротишь! Только не надо там гонор показывать, а не то все погубишь.

Под «там» имелась в виду дача одного из старых комсомольских вожаков, соратников Дрюни в деле воспитания подрастающего поколения. Звали его Михаил Никитин, и комсомолу, по словам Дрюни, он полжизни отдал. Акентьев, услышав это, сразу представил себе, как Михаил отдает с заклинаниями полжизни комсомолу в обмен на какие-то неземные блага и мгновенно стареет.