Что это было, никто не знал, в том числе и сам Микаел. Тем более, никто не знал, что его мучило сразу несколько недугов. Один из них готов был уже прорваться наружу, другой тоже был на подходе, остальные же сидели глубже, разъедая его изнутри, словно злокачественная опухоль, тлея в глубинах его души, чтобы однажды вырваться на поверхность, парализовать все его чувства.

Но пока все это было настолько незаметно, что Микаел едва догадывался об этом.

Микаел покинул армию вблизи Кенигсберга. Все направлялись на юг, поскольку король Карл Густав и его солдаты взял Варшаву, шли на Краков, привлекавший их несметными богатствами церквей и замков.

Русские пока не представляли собой опасности для шведов. Польша же, напротив, собирала силы для сопротивления, имея огромные ресурсы. Польше принадлежала вся Украина, и оттуда пришло целое полчище казаков и татар, желавших сражаться под началом польского дворянства. Карл X Густав начал понимать, что завоевать эту страну куда труднее, чем ему казалось.

Но все это не касалось Микаела. Он отгородился стеной от всего человечества. К тому же он ничего не знал о том, что его приемный отец Габриэл Оксенштерн находился в Южной Польше, и тем более не знал, что Марка Кристина тоже с ним. Его волновал только щенок.

С глубоко запавшими, словно от смертельного страха, глазами, он прибыл в Кенигсберг, откуда уже готов был отплыть корабль с ранеными шведскими солдатами — оставалось дождаться всего нескольких человек.

После всяческих препирательств ему удалось взять на борт щенка (это стоило ему его лучшей рубашки и всего его оружия), и две недели спустя он почувствовал с невыразимым облегчением, как корабль поднимает якорь и покидает Польшу.

Его военная жизнь была закончена.

По крайней мере, он так считал.

Стояла весна, лед вдоль берегов Балтийского моря треснул.

Переправа была долгой. Воздух становился все теплее и теплее. В пути они встретили корабль, и Микаел даже не предполагал, что он везет печальное известие Марке Кристине и ее мужу. Двое их младших сыновей умерли от кори. Их похоронили в церкви Риддархолм, а в церкви Фастерна, что возле Мёрбю, поставили памятники. Так что у них теперь остался лишь один, старший, сын.

Но когда Марка Кристина получила это известие, она не могла уже ехать домой: она снова ждала ребенка, и Габриэл Оксенштерн позаботился о том, чтобы отправить ее в Мариенбург, в Пруссию. Там она провела в глубокой печали всю зиму, будучи в отчаянии оттого, что не может поехать домой к своему единственному сыну, смертельно боясь, что не застанет и его в живых, вернувшись домой.

Микаел ничего не знал о трагедии Марки Кристины, подходя к дому Анетты в Мёрбю в начале лета 1656 года. С колотящимся сердцем он шел по садовой дорожке, шел медленно, через силу.

Щенок, уже заметно подросший, суетился вокруг него, ни на минуту не спуская с него глаз, словно боясь потерять из виду своего любимого хозяина. Несколько месяцев они делили вместе радости и невзгоды. Вместе переживали насмешки и издевательства на корабле, вместе ехали через Швецию и шли пешком. Временами голодали, но Микаел всегда делил еду поровну с собакой, как бы мало он ни имел.

Дом, этот старинный охотничий замок, был очень красив. Простой человек назвал бы этот дом княжеским.

«Это не мой дом, — подумал он. — Я его не знаю. Не знаю этой женщины и… ребенка, которые живут здесь. Они не хотят, чтобы я жил здесь. Я тут нежеланный гость».

С подавленным вздохом он поднялся по ступеням и постучал. Его впустила изумленная служанка, вскрикнувшая, когда он сказал, кто он такой.

Ведь пять лет назад он уехал семнадцатилетним юнцом, а теперь, вернувшись в свой собственный, незнакомый ему дом, был уже мужчиной.