Но Йен был прав. Мак не привык выставлять напоказ свои уязвимые места. Он считал, что уже сделал это, рассказав Изабелле об ужасном времени, пережитом в Италии, когда он решил бросить пить. Теперь он сознавал, что рассказал ей все это не только для того, чтобы снискать ее расположение, но и чтобы доказать, что к их браку он относится серьезно. На самом деле он не показал ей в полном объеме, какой развалиной был человек по имени Мак Маккензи. Если бы он сделал это, Изабелла могла бы с готовностью вдавить высокий каблук своих элегантных ботинок в ту развалину и уйти от него прочь.

В один из дней, размышляя о ее тонких лодыжках в ботинках на высоком каблуке и даже представляя ее обнаженной в одних этих ботинках, Мак смешивал краски в студии, когда услышал, как вошла Изабелла. Он оторвал взгляд от стола и почувствовал, как кольнуло сердце. Так происходило всегда, когда он видел ее. Сегодня она была в черном платье, украшенном замысловатыми петлями черной тесьмы. С этим темным фоном ярко контрастировали ее рыжие волосы и зеленые глаза.

— Мак, — резко сказала она, — ты сохранил письмо, которое я тебе отправила?

— Письмо?

Мак с трудом переключил свое внимание на краски.

— Письмо, которое я отправила тебе в ту ночь, когда ушла.

Ах, то письмо… Мак продолжал смешивать краски, чтобы скрыть нервную дрожь.

— Почему ты подумала, что я до сих пор храню его?

— Я не знаю, хранишь или нет, поэтому и спрашиваю.

— Ты говоришь совсем как Йен.

— Йен знает, как заставить людей отвечать ему.

— Все, сдаюсь. — Мак положил мастихин на стол. — Хорошо, пошли со мной.

Он повел ее в свою спальню. Это все еще была его спальня; он не спал с Изабеллой с той самой ночи, как умер ее отец.

Мак открыл шкаф и достал небольшую коробку, которую Беллами спас из полусгоревшего дома, зная, что Мак хранит в ней самые ценные вещицы на память. Он поставил коробку на пристенный столик и открыл крышку. Сильно измятое письмо лежало на самом дне, потертое от многократного прочтения. Мак извлек его и передал Изабелле:

— Кажется, это оно.

— Прочти мне его, — попросила она.

— Зачем? — Притворная веселость Мака исчезла.

— Мне хочется вспомнить, что я написала.

Какого черта ей захотелось этого? Неужели она, как Йен, требует, чтобы он распахнул свою душу? Возможно, но Мак, развернув письмо, был замкнут, как никогда.

Написанные Изабеллой слова врезались в его сердце, как выгравированные на металле тонкие линии. По сути дела, ему даже не надо было читать это письмо, потому что он помнил каждое слово. Но он послушно начал:

— «Дорогой Мак…

Изабелла немного сдвинулась с места, и Мак, откашлявшись, продолжил:

— Дорогой Мак!

Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя. Но жить с тобой я больше не могу. Я старалась быть сильной ради тебя, я старалась три года. У меня не получилось. Милый Мак, ты пытался переделать меня, и я пыталась быть такой, какой ты хотел меня видеть, но больше я не могу. Прости.

Хочу написать, что сердце мое разбивается, но это не так. Оно уже давно разбито, и я только теперь поняла, что могу оставить свою глубокую печаль позади и двигаться вперед.

Решение жить без тебя было болезненным и нелегким. Я понимаю, что за этот шаг ты можешь по закону доставить мне неприятности, но я прошу тебя, ради нашей любви, которая у нас была, не делать этого. Возможно, мне вовсе не потребуется уходить навсегда, но я знаю, что мне надо время, чтобы пожить отдельно, одной, чтобы успокоиться.

Ты объяснил, что иногда оставляешь меня ради меня самой, чтобы у меня был шанс отдохнуть от жизни с тобой.