— Без малейших, — сказала она, как от нее требовалось. — Кстати, Фиц, когда Мэри сказала тебе, что влюблена в Аргуса?

— Когда я беседовал с ней в библиотеке в утро нашего отьезда. Мы… э… слегка повздорили.

Они подошли к ее двери. Элизабет остановилась и повернулась к нему.

— Почему ты мне не рассказываешь про такие вещи?

— Они тебя не касаются.

— Нет, касаются, если речь идет о моей сестре! Что значит, повздорили? Поэтому она живет в Хартфорде? Ты дал ей понять, что в Пемберли ее присутствие нежелательно?

Нетерпимость к критике его поступков вызвала резкую отповедь.

— Напротив, она наотрез отказалась переехать в Пемберли! Или даже обзавестись компаньонкой! Верх неприличия жить одной! И в Хартфорде на глазах людей, знающих ее много лет! Во всем, что касается ее, я умыл руки, пусть тратит свою долю наследства на какие-то свершения, внушенные ей письмами этого идиота Аргуса!

— Не очень щедрую притом, — возразила она, сверкнув глазами. — Как мне известно, братец Чарльз вносил половину. Мэри обходилась тебе в год меньше, чем ты тратил на тщательно подобранную пару беговых лошадей! И я имею в виду не гнедых и серых вместе, а только одну упряжку! Двести пятьдесят фунтов в год! Столько ты платишь своему камердинеру, а заведующему конюшнями еще больше! Когда речь идет о тебе самом, Фиц, ты тратишь, не считая. Но не на мою бедную — буквально, а не только фигурально — сестру!

— Я не сделан из денег, — сказал он сухо. — Мэри твоя сестра, а не моя.

— Если ты не сделан из денег, то почему ты тратишь их на побрякушки вроде изумрудов? Меня драгоценности не привлекают, но Мэри нуждается в большей обеспеченности, чем ты устроил ей. Продай эти изумруды и отдай деньги Мэри. После семнадцати лет у нее наберется не больше девяти с половиной тысяч фунтов. Если она предпочла жить самостоятельно, то не может позволить себе экипажа или приобрести дом, а только арендовать. И ты ждешь, что она будет платить компаньонке! Совершенно очевидно: ты мелочен.

То, что его поведение назвали мелочным, пробудило в нем редкий гнев, его губы оттянулись в оскале.

— Я не могу принять твои упреки, Элизабет, потому что ты говоришь, не зная обстоятельств. Твоя идиотка сестра забрала капитал, помещенный под четыре процента, и значит, не будет иметь никакого дохода. Если бы я обеспечил ее больше, она просто имела бы больше денег, чтобы швырять их на ветер. Ваша сестра, сударыня, помешана.

Ахнув, Элизабет приложила все усилия, чтобы сохранить контроль над собой. Иначе он отмахнется от ее ярости, как ничего не стоящей.

— О, Фиц, почему ты лишен сострадания? — вскричала она. — Мэри же самое безобидное существо, когда-либо жившее на свете! Какое значение имеет, если она… если она ведет себя на свой лад? Если она отказывается иметь компаньонку? Это твоя решимость избавиться от нашей матери сделала Мэри такой, какой бы она не стала. И как ты мог предвидеть, что она будет делать после смерти мамы? Ты ничего не предвидел, а просто счел само собой разумеющимся, что она будет продолжать быть тем, чем была девушкой, и лишил ее старости в достаточно комфортабельных условиях, какой обеспечил нашу мать. Так почему ты сделал это для нашей матери? Потому что предоставленная самой себе она была слишком опасна — она могла бы явиться непрошеной на какой-нибудь важный политический прием и сделать тебя посмешищем своей глупостью, своими громогласными и нелепыми замечаниями. Теперь ты валишь поведение мамы на бедную Мэри! Это непростительно!

— Вижу, я был прав, не сообщив тебе, что произошло.

— Не сказать мне было предельной бессовестностью!

— Спокойной ночи, — сказал он с поклоном.