Городской экипаж миссис Хендред доставил их в театр. Эдуард заказал ложу, и миссис Хендред с радостью отмечала, что Венеция любезно, хотя и несколько рассеянно, принимает его заботливые усилия обеспечить ей комфорт. В действительности Венеция обдумывала новый и весьма дерзкий план и весь первый акт пьесы размышляла, хватит ли ей смелости явиться к старшей тете Деймрела, открыть ей свою историю и умолять о поддержке. План был отчаянный, и к тому времени, как опустился занавес, стало ясно, что имеется множество препятствий для его осуществления. С трудом оторвавшись от своих мыслей, Венеция обнаружила, что Эдуард спрашивает, правится ли ей пьеса. Она вежливо ответила и стала окидывать взглядом зал, покуда он выражал свое просвещенное мнение.

Ее внимание почти сразу же привлекла ложа на противоположной стороне. В начале спектакля она была пуста, но сейчас ее занимали леди и джентльмен, одетые до такой степени модно, что на них были устремлены взгляды далеко не одной Венеции. И мужчина и женщина были не первой молодости, а джентльмен обладал сильным сходством с принцем-регентом. У него были такие же выпученные голубые глаза и румяное лицо; он носил костюм необычайно широкого покроя, яркий жилет и панталоны, обтягивающие солидных размеров живот. Джентльмен посмотрел в монокль на Венецию, но она быстро перевела взгляд на его спутницу.

Если джентльмен впечатлял своей одеждой, то леди ослепляла красотой. Изысканно причесанные локоны с медным отливом обнаруживали руку опытного парикмахера, розоватый оттенок щек можно было объяснить дорогими румянами, но фигура в облегающем платье из мягкого шелка с соблазнительно низким вырезом была обязана своим великолепием исключительно природе, как и большие блестящие глаза, классически прямой нос и изящный изгиб подбородка. Бриллианты поблескивали в ее ушах, на руках и белоснежной груди; горностаевая мантия была небрежно брошена на спинку стула. Склонившись вперед, женщина, как и ее компаньон, разглядывала Венецию. На ее подведенных губах мелькала улыбка; она медленно обмахивалась украшенным бриллиантами веером, но, когда Венеция посмотрела на нее, подняла руку жестом приветствия.

Миссис Хендред, сонная после сытной трапезы, мирно дремала весь первый акт и сейчас, слушала пространные рассуждения Эдуарда, искренне желая, чтобы занавес поднялся снова и она опять могла бы вздремнуть. Монотонный голос Эдуарда действовал усыпляюще, но ее удержал от сна внезапный вопрос Венеции:

— Тетя, кто эта леди в ложе напротив?

Интерес, звучащий в ее голосе, вырвал миссис Хендред из тумана дремоты. Она выпрямилась, пожала пухлыми плечами и сказала:

— Какая леди, дорогая?

— Почти напротив нас, мэм! Я не могу указать на нее, потому что она за мной наблюдает уже десять минут. Кто она такая, тетя?

— Я уверена, что не знаю ее, дорогая, так как не заметила в ложах никого знакомого. О какой ложе ты говоришь… — Внезапно она ошеломленно вскрикнула: — О боже!

Руки Венеции стиснули сложенный веер.

— Вы знаете ее, не так ли, мэм?

— Нет-нет! — быстро ответила миссис Хендред. — Как я могу знать женщину, которая носит такое платье? Оно совершенно неприлично! Дитя мое, не обращай на них внимания! Такая наглость — смотреть на тебя, как на… Тише, дорогая, занавес поднимается, и мы не должны больше разговаривать! Господи, как же мне не терпится узнать, что произойдет во втором акте! Первый был великолепен, не так ли? Не помню, когда я так наслаждалась пьесой! А, вот и этот забавный человечек со своим слугой! Давайте замолчим, а то мы не услышим, что они скажут!

— Только объясните, мэм…

— Ш-ш! — прошипела миссис Хендред. Когда более угрожающее шипение донеслось из соседней ложи, Венеция погрузилась в молчание.

Миссис Хендред взволнованно обмахивалась веером, и, вместо того чтобы присоединиться к взрыву смеха, которым публика приветствовала одну из забавных реплик на сцепе, она воспользовалась этой возможностью, чтобы схватить Эдуарда за рукав и, когда он наклонился к ней, шепнуть что-то ему на ухо.