— Не прогонять тебя? — Он изумленно уставился на нее. — У меня и в мыслях нет тебя прогонять.., если бы ты только поняла…

— Тогда поцелуй меня. — Испуг и замешательство предшествующих часов исчезли, на смену им пришло нестерпимое желание быть с ним рядом и произвести какое-нибудь, какое угодно впечатление, лишь бы расшевелить его холодную сдержанность. Она шагнула к нему и обхватила руками за шею. — Пожалуйста. — Больше ей этого было не вынести.

— Келси! — Это был стон неистового желания, и когда она прижалась к нему, дрожь, бившая его, передалась ей. — Мне нужно с тобой поговорить, я не могу нормально думать, когда ты…

— Я не хочу, чтобы ты думал. — (Когда он поднял руки, чтобы высвободиться из ее объятий, полотенце соскользнуло на пол, открыв его желание.) — Я хочу, чтобы ты меня хотел.

— Хотеть тебя? — Вздрогнув, он привлек ее к своему мощному телу и впился губами в ее губы; этот жаркий, свирепый поцелуй пробудил в ней что-то древнее, глубоко спрятанное, и оно вспыхнуло ярким пламенем, пожирая ее. — Ты представить себе не можешь, моя хорошая…

Забыв обо всем, она беспомощно прильнула к нему, а его горячие губы раздвинули ее губы и проникли вглубь; в страстном порыве его дрожащие руки сорвали тонкий шелк с мягких изгибов ее тела, и она спрятала лицо у него на груди с нечленораздельным возгласом: “Маршалл.., пожалуйста…"

Железное самообладание Маршалла, так долго удерживавшее его от последнего шага, рухнуло перед лицом ее безоговорочной покорности. Келси лишилась способности мыслить: весь мир для нее сосредоточился в этом мужчине, ее муже. Кроме Маршалла, вокруг не существовало ничего.

Схватив на руки ее трепещущее тело, он, жадно целуя ее в губы, отнес на кровать и, положив на мягкую постель, жадно всмотрелся в ее золотистую наготу. “Какая красота, какое совершенство…” На мгновение ей захотелось укрыться от этого огненного взгляда, но вот его руки и губы принялись ласкать и целовать округлые изгибы ее прелестного тела, и с этой минуты для нее исчезло все, кроме волн чувственных ощущений, которые захлестывали ее сильнее и сильнее. Она желала его больше жизни.

Он был с ней терпелив — всю меру этого терпения она оценила лишь много времени спустя, когда он открыл перед ней все свое искусство любовника, но в ту ночь его прикосновения были нежны и в то же время настойчивы, они подготавливали ее к всепожирающему наслаждению, которое им было суждено испытать и подобного которому она не могла себе и вообразить.

Когда он подмял ее под себя и вся мощь его тела уперлась в ее мягкую плоть, она, повинуясь женскому инстинкту, прильнула к нему, ее руки крепко обхватили его широкие плечи, а потом спустились на мускулистую спину, она изогнулась навстречу ему, вторя движениям его тела. На мгновение от страха перед неизведанным у нее перехватило дыхание, но он, тяжело дыша, покрыл ее лицо обжигающими поцелуями, и страх исчез.

Она услышала свой голос, жалобно выкрикнувший его имя в тот миг, когда она ощутила тупую боль, но после этого наслаждение, которое она начала испытывать, все нарастало, пока не стало мучительным, почти невыносимым.

От его ненасытной, яростной власти не было избавления, но она его и не желала. В этот миг он принадлежал ей, только ей — весь без остатка, душой и телом, все его помыслы и чувства устремлялись к ней одной.

И когда мир рассыпался на тысячу звенящих светлых точек, она услышала, как он торжествующе выкрикнул ее имя, его голосу отозвалось ее бешено бившееся сердце, а потом он ее отпустил, и мир снова обрел покой и цельность.