До музея я добралась за три часа до его закрытия. И с наслаждением, не торопясь, бродила по многочисленным залам — комнатам старинного дома. Здесь расположилось жилое помещение с колыбелькой посередине, с высокой кроватью в алькове и деревянной скамеечкой перед ней, чтобы удобнее было залезать. Это — кухня: ручной работы комод с расписной посудой, молочно-белая печь, большой обеденный стол. Все добротное, крепкое, сделано на века. А главное, предметы были настоящими, живыми, они до сих пор хранили на себе тепло чьих-то тел и рук. Как объяснила служительница, всю мебель принесли в музей жители Эльзаса, не поскупившись, отдали самые старинные и милые сердцу вещи из своих домов. Вот отчего, интересно, такое невозможно в России? Куда в наших семьях растворяются предметы, служившие нашим прапрабабушкам и прапрадедушкам? То ли традиционное русское разгильдяйство, то ли бесконечные, все уничтожающие катаклизмы. Я разговорилась с музейной девушкой, и она с гордостью рассказала, что у нее самой в доме целую стену занимают копья, пики, щиты, арбалеты, принадлежавшие в Средние века ее предкам. Настоящее оружие, успевшее отведать крови и защитить жизнь семьи. А я вдруг вспомнила, что у нас с мамой во всей квартире вряд ли наберется с десяток вещей, принадлежавших моей бабушке, не говоря уж о более древних предках. Стало грустно и обидно за утраченную историю собственного рода. Хотя какой там род? Сплошное недоразумение.

После музея я еще погуляла, а потом зашла поужинать в ресторан. Заказала эльзасский мясной «шокрут» — блюдо из кислой капусты с кусками свинины, разнокалиберными домашними сосисками и ветчиной. Но не осилила даже четвертинки: порция оказалась слишком большой. Да и не только в этом было дело — оказывается, никакой радости нет в том, чтобы ходить по ресторанам одной. Кусок в горло не лезет. Зато вино в кувшинчике кончилось неприлично быстро. Что-то я третий день подряд позволяю себе напиваться. Осторожнее бы надо, с моей-то дурной наследственностью.

Егору я в тот вечер звонить не стала — было уже поздно, и еще я внезапно осознала, что мне лень интересоваться рабочими делами. А других тем для разговоров у нас с ним не было. Да и быть не могло. Оно, собственно, и к лучшему.

Я уснула так быстро, что, казалось, моя голова даже не успела коснуться подушки.

До конца недели я оказалась полностью предоставлена себе: гуляла по городу, посещала музеи, часами лениво перебирала вещи в магазинах. За пять дней самостоятельных прогулок по городу выучила и Страсбург, и его историю чуть ли не назубок. Самый древний и живописный квартал города — «Маленькую Францию» — я исходила вдоль и поперек. Мне нравились бесчисленные крошечные мостики, перекинутые через каналы и реку Иль, притягивали уютные ресторанчики и кондитерские, в которых можно было часами сидеть за чашкой кофе, восхищали средневековые башни, оставшиеся еще от городских укреплений. Я настолько сжилась с этим оазисом благоденствия и покоя, который казался мне воплощением всего лучшего, чем обладает Франция, что не на шутку рассердилась, вычитав о том, что название квартала не имеет ничего общего с моим радужным и сказочным восприятием. Оказывается, в шестнадцатом веке здесь располагался госпиталь, в котором солдат лечили от «французской болезни» — сифилиса. Отсюда и «Франция», только «маленькая». Надо же, никакой романтики!

Как свои пять пальцев я знала теперь и Площадь Клебера, и Площадь Гуттенберга, и Европейский квартал. Да много чего еще. Только вот странно, что быстрое это знакомство с городом не вызывало ни пресыщения, ни скуки.