Викарий поднимается из травы слева от ивы. Он медленно подкрался к ним, пригибаясь к земле, скрытый овсом, наперстянками и дикими ирисами. Вот он уже стоит перед ней, и она замирает, ахнув от неожиданности, руки у нее опускаются. Теософ у нее за спиной, лежит на земле. «А это он сфотографирует?» — спрашивает она мысленно. Она имеет в виду лицо викария. Потому что оно достойно того, чтобы его запечатлеть: бледные голубые глаза раскрыты так широко, что вот-вот вылезут из орбит. Челюсть отвисла так, что видно язык. С нижней губы стекает слюна, уголки рта тоже влажные от слюны, и даже подбородок блестит. Кэт улыбается, не в силах сдержаться. Она думает, не поклониться ли ей, чтобы завершить представление, однако что-то удерживает ее. Она видит, как он узнает ее. И что-то изменяется в подрагивающих мышцах лица. Оно подергивается, глаза становятся пустыми. В них ничего нет. Пустота. Кэт вдруг пугается. Она перестает улыбаться и стоит неподвижно, мышцы словно одеревенели. Всего секунду, или две, или три. Она должна сделать шаг, уйти, бежать к Джорджу, и пусть эти двое выясняют отношения, разбираются в своей лжи, верованиях и планах, если посмеют. От пустого взгляда блестящих глаз викария Кэт вдруг отчаянно хочется помочиться, и воздух как будто вытекает из легких. Однако поздно. Рука викария взметнулась вверх. В руке зажат его бинокль, тяжелый и черный. Кэт видит его высоко над своей головой. Нелепый, неестественный предмет на фоне чистого неба. Затем он падает.

В темноте Кэт слышит голоса, искаженные, лишенные смысла и значения. В голове пылает ослепительная боль, и когда ей кажется, что она открывает глаза, то все равно ничего не видит. В горле влажно, во рту полно теплой жидкости, и те крохи воздуха, какие удается захватить, приходится проталкивать через эту жидкость, медленно вскипающую пузырями, на что уходят все силы. Кэт снова пытается открыть глаза, что-нибудь увидеть. Вдруг голову заполняет свет, как взрыв. Боль невыносимая. Кэт снова закрывает глаза, крепко зажмуривается. Земля покачивается под ней, колышется, как вода, — поднимаясь и опускаясь. «Море?» — думает она, одновременно радостно и смущенно. Она ничего не понимает. Снова звучат голоса, высоко, потом низко, быстро, потом медленно. «Замолчите, — думает она. — Вы слишком громкие». Постепенно голоса сливаются в один, и он звенит от страха:

— О господи, что ты наделал? Что ты наделал?

Она знает этот голос, силится вспомнить, кому он принадлежит.

Красивое, но в то же время жесткое лицо, смеющиеся глаза. Робин. Она хочет спросить у него, что случилось, где она? Почему болит голова, глаза не видят, а рот полон крови, соленой, с привкусом железа?

— Альберт, ты убил ее! Ты… ты ее убил! Альберт!

Слова. Их смысл медленно доходит до нее сквозь завесу боли. Кэт озадачена. «Кого убили? Меня не убили!» — произносит она, однако слова не слетают с ее губ. Кэт не может заставить губы двигаться, не может заставить язык пошевелиться. Их неповиновение приводит ее в гнев. Она пытается перевести дыхание, собраться с силами, чтобы сесть, но тело не слушается, все трудно, больно. Голова у нее из камня, который медленно крошится под собственным весом.

На какое-то время голоса умолкают. На секунду, на минуту, на год. Кэт не может определить. Она плывет, вздымаясь и падая. Солнце попадает ей на лицо, и она думает, это огонь, который она развела в камине, чтобы согреть мать, когда та умерла.