— А потом вам помешало то, о чем вы сказали по телефону?

— Вот именно!

Доктор Фальк остался в кабинете. Идя по коридору, Кузьминых думал, что, как ни странно, он совсем спокоен и не чувствует ни малейшего волнения, хотя то, что его ожидает, более чем необычайное. Продолжительность возбуждения нервной системы имеет предел, а для него, старшего лейтенанта Кузьминых, таким, пределом явилась история с быком.

Возле одной из дверей, за которой, очевидно, и находился капитан Аксенов, толпилось человек шесть из персонала поликлиники.

Главный врач сказал недовольно:

— Праздное любопытство! Занимались бы лучше своим делом. Войдите! — обратился он к Кузьминых.

Старший лейтенанта перешагнул порог. За ним в палату вошли главный врач и медсестра.

Капитан, обнаженный по пояс, лежал на кушетке, обтянутой светло-серой клеенкой и покрытой белоснежной простыней. Было видно, как он равномерно и глубоко дышит, но дыхания не было слышно.

— Мы положили его сюда, — объяснила сестра, — чтобы он спокойно ждал, пока приготовят повязку. А теперь мы не можем…

— Постойте, — перебил ее главный врач, пристально всматриваясь в капитана. — Давно он так дышит?

— Как?

— А вы что, не видите? Разве может так глубоко дышать человек со сломанными ребрами?

— Я… Я не знаю. Как странно!

— Мне тоже показалось странным такое глубокое дыхание, заметил Кузьминых, — хоть я и не медик. Но, однако, я не вижу…

— Подойдите к больному! — сказал врач почему-то почти шепотом. — В том-то и дело, что мы тоже ничего не видим.

Старший лейтенант недоуменно пожал плечами. Между ними и кушеткой, на которой лежал Аксенов, не было ничего, и потому казалось, что подойти к больному ничего не стоит. Но Кузьминых помнил, ПОЧЕМУ его вызвали в поликлинику, и понимал, что слова врача не пустой звук. Именно на этом коротком, всего лишь метра в четыре, пути и ожидает его то неведомое, что заставляет этого пожилого и опытного хирурга так волноваться.

И все же он никак не мог ПОВЕРИТЬ…

Шаг… второй… третий… И вдруг старший лейтенант почувствовал, что четвертого шага он сделать не может. Что-то мягкое и упругое преградило ему путь. Казалось, что самый воздух внезапно сгустился перед ним и чуть заметно, но, несомненно, ОСТОРОЖНО толкнул назад.

Непреодолимое чувство протеста против какого бы то ни было насилия, свойственное характеру Кузьминых, заставило его сделать еще шаг вперед. И снова невидимая преграда остановила его. Снова ощутил он слабый, отчетливо воспринимаемый толчок назад. Не умом, а подсознанием он понял, что никакая сила не сможет преодолеть это “слабое” сопротивление. И дикая мысль, что перед ним не сгустившийся воздух и не завеса, а нечто обладающее разумом, сознательно не хотевшее причинять кому-либо вред, но запрещающее подходить к капитану Аксенову, сразу же превратилась в уверенность, что это так и есть.

С чувством страха Кузьминых отступил.

— Вот то-то и есть! — сказал главный врач.

Кузьминых справился с волнением. Против ожидания это удалось ему очень легко.

— Давно это появилось? — спросил он.

— Кто знает! Больного положили здесь после рентгена, минут сорок, сорок пять назад. А что к нему нельзя подойти, заметили минут за пять до моего к вам звонка. На часы я не посмотрел. Что же это такое, как вы думаете?

— Вопрос не по адресу. Подобные вещи вне компетенции органов милиции. Но я думаю, капитану Аксенову это не повредит.