Спокойный, рассудительный и патологически чистоплотный Антон Павлович появился в их жизни пару лет назад. В Питер пришла ранняя весна, холодная и ветреная. Весь мир — небо, дома, дороги, лица людей — были одного и того же вылинявшего сероватого цвета. Сломанные кости давно уже срослись, но мама все так же лежала, безучастная ко всему, отвернувшись лицом к стене. Тонким пальцем водила по завиткам цветочного узора обоев — точно чертила незримые письмена. Почти не ела и только виновато улыбалась, когда Сашка пыталась растормошить, зажечь огонек интереса в потухших глазах — и таяла, таяла с каждым днем. Закрывшись в ванной, Сашка выла от бессилия и отчаяния.

Однажды Николь привела в их маленькую квартирку Антона Павловича, которого ей «очень, очень рекомендовали знающие люди». Сашка недоуменно посторонилась, когда из темного дверного проема шагнул высокий холеный мужчина средних лет с гладко зачесанными пепельными волосами. Он прошел в мамину комнату и плотно притворил дверь. Николь поставила чайник. Сашка беспокойно ерзала на табуретке, прислушиваясь к приглушенному баритону за стеной. Спустя полчаса Антон Павлович, наотрез отказавшись от чая с баранками, ушел. Сашка заглянула к маме — та сидела на кровати, задумчиво накручивая на палец поясок от халата, и на ее бледных губах блуждала растерянная улыбка.

— Саш, а дай зеркало?

Испытующе вглядываясь в свое отражение, она провела рукой по спутанным каштановым кудрям, в которых за время болезни появились серебряные нити, и с грустью отвела взгляд.

— Постарела так… Давай-ка, Сашка, открывай все окна, будем выгонять больничный запах!

Сашка, с трудом сдерживая слезы, раздернула пыльные шторы и потянула створку. В комнату ворвался студеный балтийский ветер, опрокинув склянки с лекарствами на колченогой тумбочке.

Следующий прием Антон Павлович назначил через неделю в своей клинике. Накануне вечером мама вывалила на пол содержимое платяного шкафа и, усевшись на кучу тряпок, битый час выбирала «что-то приличное». Когда среди затертых джинсов и черных водолазок блеснул цирковой костюм, Сашкино сердце екнуло. Мама осторожно подняла его, любуясь игрой света в бутафорских бриллиантах. А потом бросилась к кладовке и, пыхтя от натуги, вытащила из-под груды пыльного хлама старую швейную машинку.

Так и началась ее новая цирковая жизнь — в качестве костюмера. Как и во всем, за что она бралась, Сашкина мама не признавала полумер: ночи напролет засиживалась за эскизами и шитьем, вручную пришивала каждую блестку невидимым стежком, чтобы в огнях софитов костюм переливался, как русалочья чешуя.

Цирковые завалили ее заказами, и Сашка с готовностью вызвалась быть курьером: от цирка до школы — рукой подать, минут пятнадцать быстрым шагом. Заходя в округлое, как опрокинутая супница, здание со служебного входа, она с удовольствием вдыхала знакомый с детства волнующий цирковой дух — густую смесь запахов сосновых опилок, конского пота, больших кошек, пыльного бархата и раскаленных софитов.

Сашка любила деловитую суету, которая царит за кулисами в день представления.