– О боже… – прошептала Ди-Ди. – Я не упала…

– Именно. – Алекс обнял ее за плечи. – Тебя столкнули.

Голос Шаны стих. Она больше не смотрела на меня, теперь ее взгляд сфокусировался в одной точке на голой белой стене. Больничная палата была такой же мрачной, как и тюремная камера, единственное различие составляла кровать, на которой поблескивали металлические фиксаторы для запястий и лодыжек.

По словам суперинтенданта МакКиннон, сестру нашли в камере во время утренней переклички. Она лежала в углу, свернувшись калачиком, что было для нее не свойственно. Она не откликалась на вербальные сигналы, и поэтому охранники, прикрываясь матрасами, как щитами, вошли в ее камеру. Все эти приготовления заняли много времени, но сестра сама виновата. На ее совести уже двое убитых охранников и сокамерница, так что, зная ее репутацию, никто не хотел лишний раз рисковать.

А если говорить точнее, то местных охранников больше беспокоила их собственная безопасность, чем жизнь моей сестры.

Суперинтендант МакКиннон сказала, что еще пять минут – и Шана умерла бы от потери крови. Не могу точно сказать, гордилась суперинтендант тем, что ее подчиненные успели вовремя, или жалела об этом. Когда дело касается моей сестры, ни в чем нельзя быть уверенной до конца.

Шана сделала из своей зубной щетки заточку, очень маленькую и очень острую. Не самая удобная штука, чтобы кого-то ранить, но идеальная, чтобы вскрыть свою собственную бедренную артерию. Хотела бы я притвориться, будто удивлена, однако это была уже четвертая попытка суицида… И каждый раз сестра пыталась вскрыть себе вены самодельным лезвием. Как-то раз я спросила, действительно ли она хочет умереть, но в ответ Шана лишь пожала плечами. Иными словами, она не была нацелена на конкретный результат, просто ей нужно хоть что-то разрезать. А поскольку она сидела в одиночной камере, выбора особого не было.

Теперь сестра лежала под наркозом в больничной палате. Врачи подлатали ее, поставили капельницу и оставили отдыхать. Вскоре они отправят ее обратно в камеру, где Шана, подобно одичавшему зверю, будет проводить в заточении двадцать три часа в сутки. Но пока она здесь, выдался неплохой момент. Благодаря обезболивающим и огромной потере крови, сестра вполне спокойно разговаривала о нашей семье. Я же стояла рядом, отмечая для себя кое-что в уме.

– Так это Гарри? – спросила я нарочито ровным тоном, мысленно представляя, как наш биологический отец рассекает ножом руку старшей дочери.

– Кровь значит любовь, а любовь значит кровь, – пропела Шана. – Папочка очень сильно меня любил.

– Так вот что это было. – Я указала на ее перевязанное бедро. – Акт любви к себе?

Сестра хихикнула:

– Хочешь узнать, получила ли я от этого удовольствие?

– Получила?

– Ну-у, – улыбнулась Шана, – ты сама попробуй. Под давлением ножа кожа рассекается, как перезревший фрукт. Секунда, и ты чувствуешь горячий поток крови. М-м-м, какое это ощущение. Но словами этого не передать, попробуй сама.

– Я не чувствую боли, забыла?

– Но ведь это не боль, сестренка. Что угодно, но только не боль.

– Это слова отца.

– Ты просто завидуешь, что я помню его, а ты нет.