У меня есть выбор – взглянуть на все с высоты широкого обзора и смотреть на эти полные упования лица, которые сами бы с удовольствием оказались наверху. Они хотят, чтобы им указали поезд, на который они должны сесть. Но ездить всегда буду я. Не так ли? Устроившись за колесом, которое сам же и должен крутить, но это тяжело. Годяи этакие! То, что они создали ценой насильственного угона людей, они опровергли своим делом, требовавшим все больше людей для нелегкой карьеры. Их растратили по дороге. Лучше бы я сразу подарил им себя, но у меня не было выбора, так как меня тогда просто похитили из страны, говорящей на моем языке «где ты». Что я с собой поделаю, когда больше не принадлежу себе? Покупать они не захотели, оставалось только одно: подарить. В пустоту и неопределенность, но я был однажды призван исполнить их дело. При этом странным образом они ограничили меня в возможностях. Скульптурка, ластик или то, что нельзя обозначить приличными словами: то, что должны делать и звери или что можно сделать с ними, не хочу говорить более определенно.

Зверь, привязанный за ногу, это был я. Большую часть времени я должен был что то носить и заодно что то делать. Остаток времени я должен был служить приманкой, понятия не имею, для кого, но, по меньшей мере, при этом можно было отдохнуть. Они хотели кого то поймать за моей спиной, но за моей спиной никого не было. Надо проявлять старание или не проявлять! Быть хорошей породы или быть преподнесенным в подарок, или вовсе не быть. Быть отвратительным: тоже не хорошо. Кто же заметит все это, если изменить ничего нельзя. Вместе с тем мне надо было тащить на своих плечах приличный груз. Сейчас я иду, исполнившись оптимизма. Где мои носки, чтобы я мог хотя бы поберечь свои ноги? Любимая жена пожертвовала мне эти ботинки, но она, к сожалению, забыла пометить на них мою цель моим любимым копировальным карандашом, который я нежно облизываю при каждой возможности. Это самое прочное, что у меня есть, чтобы не быть стертым с северной, принадлежащей только мне самому стороны жизни. Моя жена снова и снова с тех пор, как я ее знаю, маленькими нервными штрихами корректировала эту цель, но поскольку ботинки были у меня на ногах, моя цель, к сожалению, всегда шагала вместе со мной и поэтому была абсолютно недостижимой. Должна была идти и идти. Жена все это, конечно, видела и возвращала меня на прежнее место, и поделом. Я должен был искать другие цели, и тогда я мог бы, само собой разумеется, идти дальше. Это ведь то, чего ты хочешь, не так ли? Я имею в виду не просто следующие, а очень дальние цели. Но они почти граничили бы с дерзостью.

Спорить с этими мужчинами было опасно. Бросят тебе вишневую косточку за ворот рубашки, после того, как выплюнули ее изо рта, и думай, что это значит. Обрести добротную и полезную человечность под цвет страны, грязноватой и сухой, возвращаясь неизменно как равный, только не таскать с собой чужое лицо, хватит и рюкзака! Когда страна выплевывает человека, то она должна жевать и жевать его, пока не завладеет им окончательно. С кривой ухмылкой она сидит перед блюдом, этой корзиной для мячика общественной игры, когда же корзина пуста, ее нахлобучат тебе на голову. Тогда дерьмо потечет по ушам. Но я не отважился никуда заходить, все что угодно, только не это, потому что это стоит мне карманных денег, которых я никогда не получал обратно.

Почему же я должен уйти? Вы врач, вы должны повернуться ко мне лицом, а вы отвернулись от меня вместе с моими рентгеновскими снимками! К тому же, надо на них посмотреть, какие фьорды в моем мозгу, так сказать, судоходны. Скажите, и Бог тоже должен умереть? Как вам удалось сделать так, чтобы он снова стал смертным, господин доктор? Я и сам удивляюсь, хотя я ничего подобного не говорил, так далеко я бы лично никогда не зашел. Я всегда был тем, кто всегда вытирал горизонт губкой, нет, я был тем, кто изобрел новый синтетический материал для губки, чтобы придать ей особую способность впитывать и особую прочность.