|
Притянутые словно магнитом, собеседники де-лятся с ним самым сокровенным. В конце концов молодой человек сводит счеты с жизнью. Только тогда окружающие понимают: выливая на него самые разные свои проблемы, ни один из них не догадывался о его чувствах. Я ни в коей мере не отождествляю себя с этим молодым человеком – порой и я рассказы-ваю кому-то свои истории и даже пишу. И все же явственно ощущаю накопившийся во мне оса-док – вот что я имею в виду. Вероятно, именно по этой причине, стоило мне временно отказаться от рассказа как от ли-тературной формы, – и весь этот материал самым естественным образом всплыл на поверхность моего сознания. Материал зарисовок представляется мне бездомным малюткой – он тихо дрем-лет во мне, не будучи вплетенным в какой-либо рассказ или текст. При мысли об этом отчего-то делается неуютно. Между тем изложение этого материала в тексте не принесет мне даже малого облегчения. Я не затем описываю эти зарисовки и представляю их общему вниманию. Как я уже сказал, они хотят быть рассказанными. Я чувствую это. При этом освобождение духа – совершенно отдель-ный вопрос; пока я, во всяком случае, не вижу никаких примет такого освобождения. Уверенность в том, что самовыражение способствует освобождению духа, – самое обыкно-венное суеверие, или, мягко говоря, миф. По крайней мере, самовыражение через текст дух не освобождает. Если вы хотите выразить себя именно с этой целью, не стоит и начинать. Самовы-ражение лишь дробит дух и никуда не ведет. Чувство, что оно куда-то ведет, не более чем гал-люцинация. Писатель пишет, потому что не может не писать. В самом писательстве нет ни пользы, ни спасения. А значит, осадок во мне останется осадком. Может, однажды мне удастся вплести его в но-вый рассказ в совершенно новой форме. Может, не удастся. Если нет, то осадок, вероятно, сги-нет во мраке, заточенный во мне. Сейчас я могу лишь собрать осадок в зарисовки. Я не знаю, правильно ли поступаю. Мо-жет, стоило написать настоящий роман? В ответ могу лишь пожать плечами. И процитировать слова одного убийцы о том, что «всякое дело благо». Все, что я мог, – это объединить материал вот таким образом. Я называю собранные здесь тексты «зарисовками», так как они не являются рассказами или документалистикой. Материал целиком основан на фактах, но форма воплощения (сосуд) целиком являет собой рассказ. Любая странность или неестественность той или иной истории – результат использования фактов. Возможность читать ее без особых усилий – следствие формы, то есть рассказа. Чем больше ты слушаешь чужие истории, чем больше наблюдаешь сквозь них чужую жизнь, тем большее тебя охватывает бессилие. Осадок и есть то самое бессилие. Суть бессилия в том, что нам некуда идти. В нашем распоряжении – подвижная система под названием «наша жизнь», в которую мы можем себя вписать, но эта же система одновременно предусматривает и нас самих. Как карусель – мы всего лишь вращаемся в определенном месте с определенной ско-ростью. Наше вращение никуда не направлено. Ни выйти, ни пересесть. Мы никого не обгоняем, и никто не обгоняет нас. При том для сидящих на карусели это вращение кажется яростной ничьей с воображаемыми врагами. Вероятно, именно по этой причине факт может выглядеть странно неестественным в той или иной ситуации. Подавляющая часть внутренней силы, которую мы зовем волей, исчезает, едва возникнув, однако мы не в состоянии этого признать, и пустота оборачивается странными и неестественными искривлениями на разных этапах нашей жизни. По крайней мере, я так считаю. Ледерхозен Идея серии зарисовок, собранных в этой книге, родилась у меня однажды летом несколько лет назад. До того момента у меня не возникало желания писать тексты такого рода, и не рас-скажи она эту историю (и не спроси она, не выйдет ли из этой истории рассказ), может, и не бы-ло бы этой книги. |
