Удивляюсь, что старик говорил обо мне с этим парнем. Растираю шею и иду следом за ним.

— Да, было дело. Довольно давно.

Проходим в кухню. И в ней я, наконец, замечаю женскую руку, которая прослеживается в веселых занавесках на окне, многочисленных комнатных растениях и всяких сковородках-сотейниках, развешанных на крючках, вбитых прямо в кирпичную стену. Насколько я помню, раньше вся посуда у нас хранилась в шкафах. А кухонного островка по центру не было вовсе. Оглядываюсь еще раз и усаживаюсь на высокий табурет, наблюдая за хозяйничающим… братом.

— Я так понимаю, твоя мать еще не вернулась?

— Не-а. Но скоро подтянется.

Кофемашина шипит, Женька садится рядом со мной и подпирает кулаком щеку. Сколько ему сейчас? Лет девать? Я не слишком в этом разбираюсь, но, кажется, он довольно высок для своего возраста. Как и я в свое время.

Пока я на него пялюсь, над столом повисает неловкая пауза. И я не знаю, чем ее заполнить. У меня нет абсолютно никакого опыта общения с детьми. Единственное, что меня может выручить — так это какая-то общая тема. Но я понятия не имею, чем Женька интересуется и живет. К удивлению, на выручку мне приходит сам мальчик.

— Ты был на похоронах?

— Да. А ты решил не ехать?

Женька морщит нос. Как это обычно делала Ева, и я давлюсь кофе. Проклятье. Мне до сих пор сложно представить её чьей-то матерью. Тем более матерью такого взрослого парня.

— Не я. Мама. У меня недавно было воспаление легких, и она сказала, что мне не стоит морозить задницу на кладбище.

— Наверное, она права.

Что ж… Это действительно все объясняет. И то, что Евы не было в морге, когда туда вчера приезжал я.

Мальчик пожимает плечами и утыкается взглядом в чашку. Сейчас, когда он рассказал мне о своей болезни, я замечаю следы усталости на его по-детски округлом лице.

— Может, тебе отлежаться надо, а не в стрелялки гонять?

Женька не успевает мне ответить. Потому что входная дверь снова хлопает, и буквально пару секунд спустя на пороге кухни материализуется Ева. Она запыхалась, как бегун на финише марафона. Неужели так торопилась? С чего? Не потому ли, что увидела мою припаркованную машину?

— Что ты здесь делаешь?

— Пью кофе. Твой сын меня пригласил.

Вижу, как желание сказать все, что она об этом всем думает, борется в ней с нежеланием впутывать в это ребенка. Я еще гадаю, что же все-таки победит, когда она, будто обмякнув, проходит через кухню и, склонившись над Женькой, трогает губами его лоб. Я сглатываю и убираю руки под стол, чтобы никто не увидел, что те дрожат, как у алкаша в завязке.

— Ну, мам! — ноет Женька.

— Температуры не было?

— Да нет же!

— Это хорошо…

— Я пойду к себе, — бурчит мальчишка, спрыгивая со стула.

— Ты в порядке?

Ева задерживает в руке ладонь сына и шарит по его лицу взглядом, полным беспокойства. А я вдруг думаю о том, что уже и забыл, какая она маленькая. Теперь, без каблуков, Ева лишь не намного выше сына. Хотя… черта с два я забыл.

Кого я обманываю?

— Нормуль.

— Я зайду к тебе чуть позже. Ладно?

Женька бормочет что-то невнятное и оставляет нас в кухне одних. А я вспоминаю, как мы впервые сидели здесь вместе, и… злюсь. Опять злюсь.

— Так о чем ты хотел поговорить?

— О наследстве, конечно. Разве не об этом говорят родственники после похорон? — пытаюсь шутить, но зубы сводит, и осточертевший за целый день галстук душит меня все сильней.

— Понятия не имею, о чем и кто там говорит.

Ева тянется за графином с водой.