– Нет, на улице Шарипа Тагишева, бывшая Девятого января… ты что, Коль?

– Чьего имени улица?! – выдохнул я…

… – Я и не знала, что вы вместе учились… – Дашка вздохнула. – Мне про него Коля рассказал… ну, Коля, который приемный сын… в общем, твой брат теперь… У них в школе стенд: «Они учились здесь…» И там есть про него все. Он один остался от той чеченской роты… шестнадцать лет. И держался восемь часов против батальона с бронетехникой, с вертушками… а беженцы успели уйти… Его живым схватили, граната не сработала, которой он подорваться хотел. И отдали чеченцам, которые за них воевали… Они сперва говорили – мол, ты же чеченец, нохчо, как ты можешь с русскими собаками вместе… А Шарип им сказал: «Да, я и есть чеченец, я нохчо. А вы не чеченцы, вы шакалы и сдохнете, как шакалы». Ну и они с него кожу сняли… Коля так рассказывал. Рассказывает, а сам плакать хочет – и не плачет. Он же тоже помнит… как все было…

– Шара, Шара… – я вспомнил задиристого Шару, его глаза навыкате и вечное хвастовство… – Шара, Шара…

– А у нас в станице школу назвали в честь Андрюшки Колпина и… Олежки, – Дашка вздохнула. – Они первыми погибли… из наших пацанов. Знаешь, из моего класса… было двадцать три человека… осталось восемь девчонок из десяти и из тринадцати мальчишек – шестеро.

Я не знал, сколько уцелело из нашего класса. Но был уверен – узнаю. Даже не специально. Просто – узнаю. Буду спотыкаться об их память на каждом шагу, чтобы, не дай бог, не начать задирать нос…

Похоже, мы научились помнить.

Крепко научились помнить.

– А крестик у тебя цел… – сказала Дашка. – Как же ты его сохранил?

– Тем же чудом, что и себя, – вздохнул я, обнимая ее. – Помнишь вот эту песню? Тимка пел…

Если честно, я не мог определить, спал или нет… но мои ноги сами делали привычные движения – и проснулся я толком, только войдя на кухню.

Мгновение. Один вздох – мне снова показалось: я тогда, четыре года назад…

– Сынок, – сказала мама, и я едва не спросил удивленно: «Ма, а чего ты сама-то, где тетя Ира?»

Мама кипятила чайник.

– Коля, а что ты так рано встал? – Глаза у мамы были непонятные.

Я подошел к ней и поцеловал – в висок, не вставая на цыпочки.

Мама заплакала. С каким-то облегчением… а вчера она не плакала – и я понял, что она и не спала. И на миг смутился – конечно, в этом случае она слышала, как мы с Дашкой… Но потом понял, что нет, она вряд ли слышала. Вернее – вряд ли обратила внимание на это. Она сидела и пыталась убедить себя, что я – правда вернулся.

Я представил себе это воочию и понял – так оно и было.

– Я вернулся, мама, – тихо сказал я, касаясь щекой ее волос.

Мама отстранилась со всхлипом.

– Будешь чай? – прошептала она. Я кивнул. – Только хлеб вчера весь слопали…

– С утра купить негде? – деловито спросил я.

Мама удивленно посмотрела на меня:

– Господи, что это я… конечно, сейчас, я быстро – тут на углу круглосуточный ларек… Обычно младшие бегают…

– Ма, – я поймал ее за руку и улыбнулся. – Не надо, ма. Я сейчас, быстро.

– Ты куда?! – удивилась она.

Я вновь улыбнулся:

– А вот оденусь – и пойду.