Он принес жестянку колы и блюдце с орешками и протирал стол – а на самом деле проверял: не завелось ли у меня чего недозволенного? Но если ты не знаешь, что искать, то можешь пропустить мелочь по-настоящему важную. Как тот бумажный клинышек со сканвордом на одной стороне и газетным текстом – на другой.
– Еще что-нибудь желаете? – спросил Новиков, завидев меня.
Чтоб вы все провалились в тартарары, мысленно пожелал я. А вслух попросил:
– Брикет жевательной резинки.
– Какой именно?
– Все равно. Лишь бы хорошо прилипала.
Второй фразы я, конечно, не произнес. Подумал. Из всех знакомых видов резины мне был нужен только бабл-гам. Липкий комочек жвачки должен стать важной деталью плана спасения.
Но тюремщикам про это знать совсем не обязательно. Пускай думают, что я озаботился борьбой с кариесом – этим единственным врагом, который Павлу Петровичу сегодня по зубам.
– Марта! – завопил я. – Мария! Где мои тапки, дуры окаянные?!
Стуча деревянными подошвами сабо, Мария и Марта вбежали в мою дневную опочивальню, пали ниц и расползлись на поиски с таким фанатизмом, что перевернули ореховую оттоманку и едва не снесли ампирный столик вместе с телевизором. Мои шлепанцы были обнаружены там же, под кроватью – чуть глубже, чем я сам доставал пятками наощупь.
– Налагаю на обеих епитимью, – сурово сказал я. – По тридцать раз прочитать вслух «Нектария Заступника», отбить по пятнадцать глубоких поклонов и еще каждой два наряда по кухне. Вне очереди. В другой раз, сестры, будете прилежней.
Допустим, подумал я, тапки под кровать задвинуты мною. Допустим. Но в любом случае виноваты эти дурынды. Почему именно я должен помнить о том, где что лежит? Почему не эти сестрички-невелички, ответственные за божий быт? На кой хрен мне куча бездельников, раз сам вечно отвлекаешься на мелочовку? Может, и за продуктами самому прикажете ходить? И посуду мыть? Так легко дойти до полного самоотрицания. Помнится, усатый таракан Ницше в припадке пьяного негативизма однажды раструбил о смерти бога – и что же? Всю оставшуюся жизнь сам искал свои тапки. Нет уж, майн либер герр Фридрих, такой глупости мы нихт ферштеен…
Сестры обули меня и благоговейно отступили, путаясь в золотистых балахонах на два размера больше. Дизайн хламиды для адептов первого уровня подсказал я. Пришлось творчески соединить летнюю коллекцию Армани с артикулом 25-10-17 «Мешок упаковочный дерюжный» швейной фабрики города Мытищи. Несколько свободных линий низа я добавил от униформы американского Ку-Клукс-Клана. Общий ансамбль, доложу без лишней скромности, получился божественным. Я соблюл модный стиль унисекс, лишив его при этом малейших намеков на секс. В результате одеяния прекрасно скрывали любые половые признаки: даже мне с моим все еще чутким либидо требовалось от двадцати минут до получаса, чтобы по ходу бдений мысленно отделить телок от козлищ в толпе малознакомых адептов. Бесформенные балахоны помогали пастве смирять желания и сохранять должный уровень полового аскетизма.
В прошлой жизни писатель Фердинанд Изюмов вовсе не был врагом хорошей групповухи; один раз я даже срежиссировал в закрытом зале бассейна «Москва» настоящую римскую оргию с участием трех нимфоманок, трех лесбиянок, полкового оркестра и группы дрессированных дельфинов. Но моя нынешняя ипостась, Нектарий Светоносный, противилась непотребству. «Человек не кролик, – внушал я адептам. – Истребляя похоть, мы приобщаемся к Свету».
Не скрою, главным тут был тактический мотив. Высокие отношения внутри стада были сильным козырем в позиционной схватке с Минюстом и Советом по нетрадиционным культам. Те мечтали закрыть меня так же, как раньше закрыли Христофора, Мусю Цвигун, Валентина Понтифика и группу плакунов-шестидесятников. |