А в Ленинграде сейчас уже далеко за полночь, и никто: ни мать, ни братишка, ни Нелька с пятого этажа, письмо от которой похрустывает в кармане шинели — никто даже не подозревает о том, что происходит в Германии и чем занят в эту ночь лейтенант Саша Репняков. Это поднимало его в собственных глазах и изумляло.

Пропустив мимо себя последнего солдата, лейтенант вышел вслед за ним на улицу.

Солдаты забирались в кузов грузовика, лязгало оружие.

Капитан Орловский стоял на подножке машины, молча следил за погрузкой. Потом хлопнула дверца, машина газанула раз-другой и покатила в темноту, вспарывая ее лучами фар. Через несколько минут где-то там, куда уехал капитан Орловский со своими солдатами, простучали две короткие автоматные очереди, потом еще одна, подлиннее. Словно кто-то подавал сигнал о помощи. Лейтенант долго стоял на ступеньках подъезда и ждал, но с той стороны больше не донеслось ни звука. Он выкурил папиросу и вернулся в комнату.

— Ну что там? — спросил майор-танкист.

— Ничего, — пожал плечами Репняков и добавил: — Где-то стреляли.

— Шмайсер? — не отставал танкист.

— Да нет, вроде пэпэша, — неуверенно ответил Репняков.

— Делать им нечего, — проворчал майор и снова завозился у себя в кармане.

— Что вы имеете в виду? — спросил из своего угла особист.

— То и имею, что имею, а что имею, так это не про вашу честь, — и он, запрокинув голову, хлебнул из своей фляжки.

— А я и не напрашиваюсь к вам в собутыльники, — с отработанной презрительной интонацией в голосе отрезал особист, видно, привыкший к тому, что армейские всегда топорщатся, когда он попадает в их среду. Но и он не промах. К тому же за ним сила, а за этими петухами ничего — один только гонор. Распустились за войну, считают, что им все теперь нипочем.

— А с каких это пор младшие по званию стали лезть со своими умствованиями к старшим? Или в вашей конторе другие порядки?

Стул пару раз скрипнул под старшим лейтенантом. Ответил он не сразу, и голос его несколько помягчал:

— Порядки везде одинаковые.

— Не похоже… Вы, кстати, на каких фронтах воевали?

— На разных, — буркнул особист.

— Оно и видно. Война давно кончилась, а вы все воюете. И ладно бы с врагами, а то все больше со своими. Не хватит ли?

— Не понял, — вскинулся особист.

— Тут уж я вам ничем помочь не могу, — и майор сдвинул фуражку на нос, давая этим понять, что он не намерен больше вести пустые разговоры.

Лейтенант Репняков во время этой перепалки переводил глаза с одного офицера на другого и был целиком на стороне майора. Он еще днем, когда только прибыл сюда со своими механиками и мотористами, вооруженными карабинами, которыми пехота не пользуется уже лет двадцать, обратил внимание, что старший лейтенант с общевойсковыми погонами и петлицами ведет себя так, словно он здесь начальник и все должны подчиняться ему одному. Офицеры делали вид, что не замечают его притязаний, и только майор-танкист, послушав-послушав, грубо оборвал старшего лейтенанта:

— Да заткнитесь вы, старшой! — И с этих пор между ними будто пробежала черная кошка, они словно следили все время друг за другом, и началось это, казалось, не здесь, не сегодня, а давным-давно, хотя встретились они впервые.

Лейтенанту Репнякову было неприятно все это видеть и слышать. Это не вязалось с его представлением об офицерской этике.