– Ось вона, вже близенько.

И впрямь, на невысоком холмике, в окружении десятка засохших вязов и тополей, стояла маленькая церковка. Стены её, некогда белёные, ныне были вымыты дождями до красного кирпича, в дырах покосившегося купола свистел ветер, посеребрённый крест давно утерян, а некогда широкая дорожка заросла крапивой да репейником. Уж, наверное, лет десять, а то и больше никто не служил здесь церковных служб, не вершил треб, не пел тропарей, не освящал пасху, не благословлял, не венчал молодых, не крестил новорождённых и не отпевал в последний путь усопших…

Честные люди забыли сюда дорогу, а нахохлившиеся вороны на чёрных ветках, страшные вестники смерти, жадно следили круглыми бусинами чёрных глаз за парой молодых ребят с недвижимой бабкой на горбу…

– Ось дывитесь, як зашевелились чёртовы птахи. Поди, добычу чуют. Чорный во-о-орон, шо ж ты вьёсси-и…

– Слушай, вот не надо военных песен, – остановил друга Николя. – Что-то не нравится мне тут. Не комильфо, мон шер ами…

– Не выражайтесь матюками, за Христа ради, – тут же попросил Вакула, левой рукой придерживая сползающую старуху, а правой мелко крестясь. – И так же ж на душе погано, а туточки ще вы лаетесь по-иноземному, як немец какой!

– Вообще-то это был французский.

– Та нам у Диканьке всё едино, хто не по-людски говорит, так, стало быть, немец!

– Ладно, отложи ведьму в уголок, всё равно не убежит, а мы с тобой пока церковь осмотрим.

Кузнец пожал широкими плечами, послушно сбросил труп под кустик, подкинул на плечо мешок с инструментом и, лихо заломив шапку, пошёл за верным другом навстречу новым испытаниям. Ежели кто вдруг отчего-то подумал, что Вакула по природе своей был мазохистом, обожающим лезть куда не просят, ловя за это плюхи и тумаки, так оно совсем не так, как кажется.

Просто традиции дружбы на тихой нашей мати Украине извеку почитаемы, и нет на ней уз святее товарищества! Чем в полной мере и пользовался его городской приятель. Тот ещё хитросделанный тип, как вы, наверное, поняли…

Двери в заброшенный храм давным-давно были сорваны с петель и валялись у входа. Изнутри навстречу им прыснули летучие мыши, а из-под ног шмыгнули худые злобные крысы. Не то чтоб так уж и страшно, конечно, но оптимизму оно никому не добавляло, это точно.

– Шо це таке?

– А что? – не понял Николя, как всегда идущий первым, а также традиционно не обращающий внимания на мелочи.

– Лампадка горит. – Вакула ткнул пальцем через плечо друга.

В дальнем углу, у почти чёрного от копоти и грязи алтаря с распятием Христовым, действительно теплился робкий огонёк.

– Храм-то уж сколько лет заброшенный, так хто ж лампадку запалил? Ох, не ладно здесь, паныч. От гуторили же бабы на селе, шо тут нечисть всякая жуткая, а вы – брешут, брешут…

Николя укоризненно обернулся к приятелю, дабы потребовать подробнейших объяснений (когда, где, в какое время, при каких обстоятельствах он говорил «брешут»), но передумал. Просто покачал головой и пошёл прямо на свет лампады, собирая по пути крошечные огарки давно остывших свечей.

Вакула поступил так же, и уже через пару минут вся церковка была освещена двумя десятками свечей, зажжённых от лампадного огонька.

– Ну вот, теперь совсем другое дело! Жить можно!

– Тока чую я, шо недолго…

– Да ты, как мне сдаётся, труса празднуешь?!

– А в ухо?

Как вы понимаете, Вакула не хуже Николя поднаторел в библейском искусстве ответа вопросом на вопрос. Друзья ухмыльнулись друг другу и приступили к осмотру места.