– Ты-то откуда знаешь?! – окрысился на нее отец.

– Я столько раз уже проехала по этой дороге на этой же машине с Сергеем Алексеевичем или с Фи-рочкой Анатольевной, что все ваши милицейские заморочки знаю на этой трассе. То, кретины, в кустах прячутся, то за трюндель готовы паровоз остановить!

– Ну, знаешь!… – Подполковник милиции понятия не имел, что нужно сказать в ответ, но скорость сбавил.

На КП их остановили. Откозыряли подполковничьему удостоверению, удивились такому автомобилю при такой должности, льстиво похихикали и пожелали счастливого пути.

Петров снова разогнал «Запорожец» чуть ли не до ста километров в час и попросил:

– Толька… Ответь мне на один вопрос…

– Без проблем, дядя Коля, – ответил Толик из-под пледа.

– На что ты надеялся, когда рванул в Ленинград? Что не хватятся? Да? Тебя уже наверняка в розыск объявили!…

– На пацанов надеялся. Обещали прикрыть. И потом… Дядя Коля, я был обязан сегодня быть в Ленинграде!

– Да, – подтвердила Лидочка.

– Перед кем обязан? Перед ней? – в отчаянии закричал Петров и даже дал легкий подзатыльник сидящей рядом Лидочке. – Так она бы все равно никуда от тебя не деласьГЧто же мы с матерью, слепые, что ли?! Обязан он был…

Но Лидочка совсем не обиделась на отцовский подзатыльник.

Наоборот, она наклонилась к рулю, поцеловала правую отцовскую руку и ласково потерлась носом и щекой о его плечо.

Толик лежал под пледом, ничего этого не видел. Поэтому сказал жестко, вызывающе:

– Да, был обязан… Перед Лидкой, перед мамой, перед самим собой. Перед дедом, бабулей, отцом…

– Ну ладно, ладно, – смутился Петров. – Ты на меня-то не напрыгивай! Ничего я такого не сказал. Я же за тебя боюсь.

– Спасибо, па, – сказала ему Лидочка. – Мы теперь на всю жизнь одна семья. А своих закладывать – последнее дело…

Вспомнила висящего в гараже скрюченного мертвого Зайца и добавила:

– Чем бы это ни кончилось.

Какое-то время Петров испуганно пытался понять истинный смысл слов, сказанных дочерью, но тут Толик сбросил с себя плед и выпрямился на заднем сиденье:

– А еще, дядя Коля… Только вы не смейтесь. И ты, Лидуня… Я тебе не говорил… Знаете, мне прошлой ночью один пацан причудился… Приснился, наверное. Не из наших. Может, к нам его по новой кинули… Ни его статьи не знаю, ни его самого. Но уже в робе, в «прохорях» казенных… А рожа до ужаса знакомая! И никак не могу вспомнить – на кого он так похож?… И вроде бы этот пацан называет меня полным именем, которого здесь никто и не знает, смотрит на меня так странно и говорит: «Толик-Натанчик… Ты совсем не похож на своего старшего брата… Что-то есть общее, но все другое!…» А я его будто спрашиваю: «А ты откуда его знаешь?», а он говорит: «Я его очень любил…» Дает мне две кассеты магнитофонные: «Вот, возьми… На одной он поет, а на другой стихи читает. И не бойся, нужно будет – поезжай домой и сделай все, что тебе покажется необходимым. А я здесь за тебя побуду…» Я взял Лешины кассеты и… Вот не помню – снилось мне это или… Что?… Утром стал чистить зубы, посмотрел в зеркало и узнал того пацана! Будто бы это был я сам!!! Приснится же такое, думаю… Застилаю свою койку, а под матрасом – две кассеты заграничные!… Я до развода отпросился на секунду в Ленкомнату, сунул одну кассетку в магнитофон – нам шефы-погранцы подарили, – а там Лешкин голос…

Из– за поворота показался высокий бетонный забор, ярко иллюминированный сильными лампами.