– Выбор у вас невелик: или четыре года тюремного заключения за нелегальный переход границы с разведывательными целями, или… – бесстрастно вещал переводчик.

– Какими «разведывательными целями»?! – испугался Лешка.

– Следователь утверждает, что в суде ему удастся доказать вашу причастность к советской разведке. Или вы делаете заявление о предоставлении вам политического убежища по причине…

Переводчик вопросительно посмотрел на пожилого немца:

– Какую причину он должен указать в заявлении?

– Обычную – антисемитизм. Он же наполовину еврей.

– По причине антисемитских преследований у вас на родине, – уже по-русски сказал переводчик.

– Но меня никто никогда не преследовал, – растерялся Лешка.

Переводчик впервые с интересом посмотрел на него:

– Вы действительно хотите сидеть в тюрьме?

– Нет… Я хочу только домой, – сказал Лешка и горько заплакал, уронив голову на руки.

А потом я вообразил себе, какой разговор мог бы произойти между старым следователем и переводчиком после того, как Лешку Самошникова, подписавшего просьбу о предоставлении ему политического убежища, увели в камеру.

Переводчик мог бы спросить у следователя:

– Он же актер театра – какая «разведка»?

– Никакой, – ответил бы следователь, собирая свои бумаги.

– А обещанные ему четыре года тюрьмы?

– Полная ерунда. Максимум, что ему грозит, – депортация на Восток, а оттуда – в Союз. Вот русские ему уже этого не простят…

– Вас не тошнит от такого спектакля?

– Мне осталось сдерживать свой рвотный рефлекс еще ровно сто двадцать дней. Через четыре месяца я ухожу на пенсию и, как дурной сон, постараюсь забыть этого несчастного русского мальчика.

Так ведь не было такого разговора между старым следователем и тюремным переводчиком!

Никто из них не сказал ни единого слова.

Они слишком давно работали вместе по «русским делам» и привыкли очень бояться друг друга. Как, впрочем, все сослуживцы в Германии.

…Прошло четыре месяца. Это я понял несколько позже…

На окраине города, по странному стечению обстоятельств недалеко от той тюрьмы, где в свое время пребывали Леха Самошников и Гриша Гаврилиди, на углу маленькой Фридрихштрассе и Блюменвег бросило свой якорь крохотное русское кафе «Околица», принадлежавшее бывшему выпускнику Мариупольского культпросветучилища Науму Френкелю.

Никакая эмиграция не могла погасить тот неукротимый огонь русской культуры, который Нема Френкель так привык нести в народные массы. Поэтому в своем кафе он организовал еще и так называемые «встречи с интересными людьми».

Сегодня в этом кафе должен был состояться дебют Лешки Самошникова. За сорок, теперь уже западных, марок. Двадцать – исполнителю русских романсов герру Самошникову, двадцать – его менеджеру и устроителю его гастролей герру Гаврилиди.

Если герр Самошников был выпущен из тюрьмы сразу же по подписании просьбы об убежище, то герра Гаврилиди продержали там еще три месяца.

Всего! Краткость срока наказания была определена в первую очередь гуманностью уголовно-процессуальной системы Федеративной Республики Германии; суммой украденного (а главное, возвращенного!), не превышавшей ста пятидесяти марок; и, конечно же, искренним и радостным сотрудничеством со следствием по делу артиста Самошникова.

Сейчас Гриша Гаврилиди вместе с Лешкой стояли в малюсеньком складском помещении кафе «Околица», ждали своего выхода.