|
Каждый из нас его искренне ненавидел, а он, в свою очередь, в каждом курсантском неуставном деянии усматривал происки американских империалистов. Восемьсот курсантов выстраивали на плацу перед жилым корпусом, Клявиньш прогуливался перед нашими рядами в сопровождении мамаши обесчещенной, с невыполненным обещанием о женитьбе девицы, или с прохожим, под ноги которого упала вылетевшая из училищного окна бомбочка из антверпенского магазина приколов, и громогласно обещал вывести американских приспешников на чистую воду. Мореходные училища получили статус полувоенных, для укрепления дисциплины в штат были введены кадровые офицеры в чине не ниже капитана, началось закручивание гаек. Не только у входа в училище, но и в каждой роте выставлялся круглосуточный пост из дежурного и дневальных, еще один пост находился во дворе, перед учебным корпусом. Офицеры регулярно обходили посты, проверяли бдительность. Муха незамеченной не пролетит!
А вот пролетела! Пролетела, и не муха, а вполне даже бескрылое существо женского пола, да прямо в учебный корпус, где размещалась военная кафедра и секретная часть. Не знаю, что было первичным, яйцо или курица, то ли собственные стихи вдохновили на конкретные действа, то ли опыт был не первым, но Арзамасов в точности последовал собственным строкам: выпил с существом две бутылки шампанского, сдвинул столы, задрал подол и в оный момент был застукан дежурным офицером. До партийной линии на борьбу с пьянством в ту пору было еще далеко, обычно на мужские шалости смотрели сквозь пальцы, но вот проведение постороннего на охраняемый объект… Чаша терпения военизированного начальства переполнилась, и Арзамаса отчислили. В конце шестидесятых годов прошлого века это практически без вариантов означало призыв рядовым на два года в действующую армию, а для бывших мореходов и того хуже – в военно-морской флот сроком на три года. Мне прожить без женщины неделю, Ну, а ей-то, ей-то как без мужика?.. Не знаю, как сложилась дальнейшая судьба Арзамасова, но в моей памяти он остался. Хотя о поэте с такой фамилией, несмотря на профессиональный интерес, я не слышал. Да мало ли на Руси безвестных, но блестящих стихотворцев! Уже в конце девяностых ко мне в издательство напрямую, без предварительного звонка заглянул невзрачный худощавый мужичонка с сильно поредевшей шевелюрой. С первого взгляда он походил на типичного, потертого жизнью неудачника-графомана с неувядаемой верой в собственную, недооцененную завистниками гениальность. – Вот, стихи у меня, – робко сказал он, отводя взгляд, и передавал мне самиздатовскую книжку с рисунком полуобнаженной женщины на обложке. – Может, заинтересует ваше издательство. Книжка наверняка будет очень, очень востребована, надо только набраться смелости. Графоманов в издательство приходило немало. Как правило, люди это были агрессивные, обиженные на весь мир и заранее настроенные на отказ, на что у каждого была заготовлена донельзя ядовитая сентенция. Я старался с ними не спорить, поэтому дипломатично пообещал посмотреть книжку и перезвонить. Мы попрощались. Уже убирая книгу в ящик, я взглянул на обложку и увидел фамилию автора – Арзамасов. Что-то в моей душе екнуло, и я пожалел на миг, что не остановил автора, не расспросил как следовало бы так запомнившегося человека из моей молодости. Стихи были о женщинах. Но уже полностью порнографического содержания, с грубой ненормативной лексикой. Воспроизводить ее я так и не научился. Бывают, конечно, в жизни обстоятельства, когда без крепкого, энергичного словца не обойтись. Но в стихах… Так уж получилось, что мой письменный стол в издательстве никогда не был образцом порядка. Телефон Арзамасова как-то затерялся, а сам он мне не позвонил. Видимо, привыкнув к мысли, что легенды сами по себе долго не живут. Чуда все-таки хочется. До сих пор.
Гудбай, Швеция
Вечернее кафе под открытым небом в самом центре Стокгольма было переполнено. |
