Я считаю, осознание, что она в рабстве у иного народа, и сопутствующий этому гнев и явились первопричинами моих чувств. Корни любви лежат в ненависти и ярости. А непривычная мягкость и нежность этой женщины выкристаллизовали мои первые смутные чувства к ней.

Теперь же я стоял, хмуро глядя на Алуну, а она рыдала у моих ног. Я не помог ей встать, не вытер ее слез, как сделал бы цивилизованный человек. Приди мне в голову такая мысль, я немедленно отверг бы ее, как недостойную мужчины.

Стоя над нею, я вдруг услышал, как меня громко зовут по имени, и в покои вбежал Келка, крича во все горло:

— Брат, они плывут, как и обещал старик! В город прибежали дозорные с утесов. Говорят, море черно от боевых лодок!

Бросив взгляд на Алуну, я повернулся, чтобы уйти вместе с пиктом. Но тут девушка, пошатываясь, встала на ноги и подошла ко мне. По ее щекам струились слезы.

— Хьяльмар! — взмолилась она, протягивая ко мне руки. — Не покидай меня! Я боюсь! Мне страшно!

— Сейчас я не могу с тобой остаться, — проворчал я. — Будет битва. Но потом я заберу тебя, и никакие жрецы меня не остановят!

Я быстро шагнул к ней. Мои руки рванулись вперед… а затем, из боязни оставить синяки на нежной коже Алуны, я их опустил. Какое-то мгновение я безмолвно стоял, и меня терзали противоречивые чувства. Они лишили меня способности говорить и действовать. Наконец, сбросив оцепенение, я вышел на улицу вслед за пиктом, которому не терпелось помахать мечом.

Солнце уже всходило, когда мы, асы, выступили к очерченным алым светом утесам. Следом за нами шли полки туземцев. Мы сбросили нарядные одежды и головные уборы, которые носили в городе. Восходящее солнце искрилось на рогатых шлемах, длинных поношенных кольчугах и обнаженных мечах. Мы шагали, позабыв о месяцах безделья и кутежей. Наши души трепетали от предвкушения схватки. Мы шли на битву, как на пир, на ходу стучали мечами о щиты, и пели гордую песнь о Ньерде, съевшем красное, дымящееся сердце Хеймдаля. Воины Хему в изумлении смотрели на нас, а люди, высыпавшие на стены города, ошеломленно качали головами и перешептывались.

Вот так и подошли мы к обрыву. Там увидели, что море, как и сказал Келка, черно от боевых каноэ с высокими носами, украшенными ухмыляющимися черепами. Десятка два лодок уже пристали к берегу, а другие покачивались на гребнях волн. Вражеские воины плясали на песке и кричали. Их вопли доносились до нас. Островитян приплыла уйма, самое малое тысячи три. Жители Хему побледнели, но старый Асгрим лишь рассмеялся, как не смеялся на моей памяти много лун. Годы спали с его плеч, как отброшенная мантия.

От подножия утесов вело наверх с полдюжины расселин, и именно по ним должны были наступать захватчики, так как ни один человек не смог бы забраться по отвесным скалам. Мы заняли позиции у верхних концов этих ущелий, а позади нас выстроились горожане. Они не намеревались бросаться в битву раньше нас, мы велели им оставаться в резерве на тот случай, если нам потребуется помощь.

Раскрашенные воины, распевая во все горло, хлынули вверх по ущельям, и мы наконец увидели их короля. Он возвышался над огромными воинами, от утреннего солнца его волосы занялись алым пламенем, а смех походил на порывы морского ветра. Он один из всей этой орды носил кольчугу и шлем, а большой меч в его руке сверкал, как серебряный.

Да, это был один из бродячих ванов, наших рыжих родичей из Нордхейма.