– К следующей почте будет готово, – ровно произнесла Лиззи.

Феверс отдернула парчовый занавес и взглянула на тонкий замерзший серп месяца, лежащий навзничь в необъятном небе. Потом вздохнула.

– Как-то неловко издеваться подобным образом над таким милым юношей…

– Еще не вылупился, – резюмировала Лиззи. – Клоуны могут забрасывать его яйцами, словно камнями, но его скорлупа еще не лопнула. Он слишком молод для тебя, милая. Живое свидетельство того, что путешествия не расширяют кругозор человека, а наоборот – лишают его оригинальности.

– Меня его кругозор не интересует, – сказала Феверс.

– Софи, какая же ты все-таки падкая на смазливые мордашки!

– Лицо его меня тоже не интересует…

Ее прервал стук в дверь. Зевающий коридорный доставил благоухающие пармские фиалки, до сезона которых было очень далеко; ее цветок-талисман! Она вскрикнула от удивления; откуда неведомый отправитель это узнал? Лиззи схватила прилагаемую визитку, прочла, поджала губы и швырнула ее в камин, а Феверс жадно исследовала своими пальцами опытной сиделки влажные, перевязанные лентой цветочные стебельки и обнаружила там шагреневую коробочку. Внутри, к вящему недовольству Лиззи, сверкнул бриллиантовый браслет, похожий на холодный бинт.

– Смазливая мордашка – это одно, Лиз, – произнесла Феверс, примеряя браслет, – а бриллианты – совсем другое. Этот клиент очень приятен на ощупь.

В ее зрачках мелькнул знак фунта стерлингов.

Выглядел он совершенно плачевно. Сквозь белила наводящими ужас ручьями и потоками просматривалась натуральная кожа; у него, никогда не сидевшего во время кутежей на одном месте, сбилась накладная лысина, так что пестрое лицо, казавшееся теперь то устрашающей маской, то наполовину человеческим, венчал жидкий пучок жестких, седеющих, склеенных от пота волос. Грик и Грок что-то бессвязно кудахтали и заламывали руки при виде мастера-клоуна, но Буффо был в ударе и мычал:

– Сегодня выступит моя конница! Сегодня мы их, черт возьми, насмешим!

Он был похож на мертвеца, восставшего из гроба в полусгнившем развевающемся саване, заляпанном навозом, болотной жижей и блевотиной, и однако же до безумия желал продолжать веселье. Качаясь перед зеркалом, он осушил обнаруженную у себя в кармане бутылку. Грик и Грок отыскали ему другую накладную лысину и нахлобучили на голову какой-то колпак. Это Буффо почему-то развеселило, и, глядя на свое отражение, он сложил ярко-красные губы бантиком и по-девичьи надулся. Но тут его хляби разверзлись, Грик и Грок с визгом кинулись за водой, шваброй и парой чистых кальсон, а Иванушка по настоятельной просьбе клоуна поспешил в противоположном направлении за очередной поллитровкой.

В помещении кассы Полковник вполуха слушал рассказ Уолсера о непотребном состоянии Буффо. «Чем он пьянее, тем смешнее!» Сунул последнюю пачку разноцветных купюр в ящик кассы и запер его с довольным выражением лица, потому что сегодня – уже в который раз – был «Аншлаг!» и «Остались только стоячие места!», а среди публики великих князей и княгинь, графов и графинь в эту Ночь Ночей было не меньше, чем жареных цыплят, которых Полковнику довелось съесть за всю свою жизнь.

Оркестр грянул залихватский марш. Полковник пребывал в экстазе, близком религиозному, он был счастлив предоставить столь высокому собранию возможность присутствовать на роскошном бенефисе, да еще с такой выгодой для себя. Он чувствовал себя и триумфатором, и организатором триумфа; над его ежиком парил невидимый нимб из долларовых купюр.

Парад-алле прошел без недоразумений. Нетвердая походка и плохо координированные движения рук и ног Буффо остались незамеченными среди кривляний остальных клоунов, настолько озабоченных его прикрытием, что каждый превосходил самого себя в исполнении сверхъестественных трюков, прыжков и падений.