Каллистеру частенько хотелось убить этого человека.

Сейчас он стоял в дверях своего дома и смотрел в бинокль под яркое утреннее солнце. Да, отшельник был тут как тут и завтракал. Объектом приложения сил служил ему гигантский мосол, который этот мерзкий субъект жадно обгрызал. Сидя на корточках под лучами солнца, он самозабвенно работал челюстями в атмосфере какого-то жуткого атавизма, растрепанный, драный и несказанно омерзительный.

Вдруг отшельник повернулся и посмотрел на долину, заинтересовавшись блеском стекол бинокля. Симпатичное лицо Каллистера исказила гримаса. Он убрался в дом и, прихлебывая кофе, стал думать о более приятных вещах, но озверелое лицо отшельника по-прежнему стояло у него перед глазами.

Это была единственная фальшивая нота в устоявшейся жизни биолога. Фетишем Хейса Каллистера была мысль о том, что он человек высокоцивилизованный. Его дом, спроектированный лично им и построенный в пятнадцати километрах от ближайшего поселка, представлялся ему тепло поблескивающей драгоценностью.

Лаборатория тоже не грешила ни единой фальшивой нотой, поскольку была строго функциональна. Калл истер был идеально приспособлен к среде, которую создал для себя сам. Здесь не было места для фальшивых нот.

Цивилизация и эготизм… Впрочем, у Каллистера не было никаких особенных пороков. Спортивный, физически безупречный, он потянулся как кот и закурил сигарету, чтобы оттенить тонкий вкус бренди. Словно тень появился Томми, слуга-филиппинец, и вновь наполнил чашку своего хозяина. Томми был аморален и предан ему без остатка, и это должно было помочь.

С технической точки зрения эксперимент не был убийством, однако некоторые сравнения с вивисекцией напрашивались. Каллистер с досадой отбросил эти мелодраматические ассоциации: он просто использовал инструмент, подвернувшийся ему под руку.

Его компаньон, Сэм Прендергаст, стоял у него на пути. Многословный, крикливый Прендергаст, с этим его вульгарным хохотом. Гмм… Несомненно, Сэм хорошо подходил для эксперимента.

Личной антипатии здесь почти не было. Прендергаст финансировал Каллистера и потому воображал, что ему позволено совать нос в чужие дела. И при этом нельзя было послать его к дьяволу, потому что снова и снова возникали срочные потребности и необходим был постоянный приток наличных.

Первый эксперимент едва не провалился из-за объективных трудностей, однако морская корова подверглась удивительному превращению.

Проблема заключалась в следующем: Прендергаст обладал контрольным пакетом акций всего предприятия и будет невероятно мешать, суясь во что не надо. Он хотел организовывать компании, создавать фонды, делать бог его знает сколько всякого-разного. Это был фонтан идей, а поскольку Каллистер хотел работать по-своему, от Сэма Прендергаста следовало избавиться.

Совершив это, Каллистер, если будет достаточно ловок, сможет разделаться тем же образом и с наследниками. План был весьма практичен, ибо договор о сотрудничестве он редактировал с мыслью о будущем. Только Прендергаст мог бы доказать, что упомянутый процесс является…

Впрочем, Каллистер не дал ему названия. Любое название звучало бы слишком фантастично.

Вошел Сэм Прендергаст. Это был могучий мужчина лет сорока с зычным голосом — превосходный экземпляр экстраверта. Его любили собаки и маленькие дети. Синклер Льюис безуспешно пытался развенчать этот тип человека. Самое удивительное, что Сэм и вправду был хорошим парнем.

Одевался он — а как же иначе! — в твид, волосы имел необычайно длинные. Внимательный взгляд Каллистера отметил легкое смещение вперед челюсти и почти незаметное отклонение назад лобной кости. Кроме того, казалось, что Сэм немного горбится.

— Привет, — сказал Прендергаст. — Хочу кофе. Совсем из сил выбился. И голова болит. — Он рухнул в кресло и рявкнул на филиппинца: — Кофе, я сказал!

— Ты же сам упрашивал, чтобы я тебя сюда пригласил…

— Мне нравятся эти последние шаги, эти эксперименты, венчающие дело.