— Ты хочешь сказать, что во время Бейля вы воспринимаете или общаетесь с абсолютной реальностью?

Они снова вышли на воздух. Она поспешно прошла через форум, пересекая полосатую тень колоннады, к шпилям. Он никогда не видел ничего красивее, чем вид бегущей в лунном свете девушки. Она остановилась у входа в башню, накрывшую се темнотой, и оттуда, из темноты, сказала:

— Это просто другой набор слов, лиафа. Я бы хотела, чтобы ты сам был здесь и все узнал.

Они вошли во внутрь и стали подниматься. Мягкие, подбитые сходни вились вокруг небольших комнат. Проход был тускло освещенным и душным. После некоторого молчания Ворон спросил:

— Как это ты меня назвала?

— Что? — В темноте он не мог быть уверен, но подумал, что на лице ее выступил румянец.

— Лиафа. Этого слова я не знаю.

Ресницы ее дрогнули.

— Ничего, — пробормотала она. — Такое выражение.

— А-а, позволь отгадать. — Он хотел пошутить, предположив, что оно означает мужлан, варвар, злодей, но вспомнил, что у гвидионцев нет таких выражений. Так как она смотрела на него огромными, полными ожидания глазами, он должен постараться на ощупь. — Дорогой, любимый…

Она остановилась и в испуге отпрянула к стене.

— Ты сказал, что не знаешь! — Приученный за свою жизнь к дисциплине, он не остановился. Когда она догнала его, он заставил себя сказать:

— Ты очень добра, миротворец, но мне ничего так не льстит, как то, что ты нашла время для меня.

— Для всего остального еще будет время, — прошептала она, — когда ты уйдешь.

Самая высокая комната, сразу под куполом была единственной, где имелось настоящее окно, а не прорезь. Сквозь его бронзовую решетку лился лунный свет. Воздух был теплым, но этот свет производил впечатление, будто волосы Эльфави потрескивали от мороза. Она показала на замысловатые соединения лабиринта, башен и цветочных клумб.

— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы природы, — начала она приглушенным голосом, — их система вложена в некую более крупную схему. Это знак Ована, Кузнеца Солнца, который… — Она замолчала. Ни он, ни она не слушали. Под отраженным светом луны оба всматривались в лицо друг другу.

— Тебе обязательно уходить? — наконец спросила она.

— Я давал обещания дома, — ответил он.

— А когда они все будут выполнены?

— Не знаю.

Он рассматривал чужое, незнакомое небо. В южном его полушарии, которое находилось в стороне, откуда он пришел, созвездия не будут так изменены. Но в южном полушарии никто не жил.

— Я знал людей из одного мира, одной культуры, которые пытались обустроиться в другом, — сказал он. — Это редко получалось.

— Может получиться. Если бы было желание. Гвидионец, например, мог бы быть счастлив даже на… ну, на Лохланне.

— Интересно.

— Ты смог бы для меня кое-что сделать?

Пульс его участился.

— Если смогу, миледи.

— Допой мне песню. Ту, что ты пел, когда мы встретились в первый раз.

— Какую? Ах, да — «Беспокойная могила». Но ведь ты не могла…

— Я попробую еще раз. Раз она так тебе нравится. Пожалуйста.

Он не взял с собой флейты, но тихо запел под прохладным светом:

— Нет, — сказала Эльфави. Сглотнув воздух, она обняла себя руками, стараясь согреться. — Извини.

Он снова вспомнил, что на Гвидионе не было трагического искусства.