Стесняться нечего, думала она, взбираясь по ступенькам. Джулия никогда не говорила, что Хелен лучше бы держаться от кабинета подальше. Подобная тема ни разу не возникала, наоборот, бывали случаи, когда Джулия отправлялась на какую-нибудь встречу, а потом звонила: «Хелен, извини, я идиотка и забыла бумаги. Ты не сбегаешь в мою комнату, не найдешь?» Значит, она не возражала, чтобы Хелен посмотрела даже в ящиках стола, которые, хоть имели замки, никогда не запирались.

И все же в посещении кабинета без Джулии было нечто тревожное и воровское. Словно ты маленькая и входишь в спальню родителей, подозревая, что здесь определенно творятся невообразимые вещи, которые связаны с тобой и вместе с тем абсолютно для тебя запретны... Во всяком случае, так казалось. Это ощущение не покидало и сейчас, когда Хелен не поднимала бумаги и не заглядывала осторожно в незапечатанные конверты, а лишь озиралась, стоя посреди комнаты.

Кабинет занимал почти всю мансарду. Сумрачная тихая комната с покатым потолком – настоящий писательский чердак, шутили они с Джулией. Бледно-оливковые стены, подлинный турецкий коврик, лишь слегка потертый. Возле одного окна массивный, как у банкира, стол с вращающимся стулом, у другого – старый кожаный диван: Джулия писала залпами и в перерывах любила подремать или почитать. На столике возле дивана немытые чашки и стаканы, блюдце с бисквитными крошками, пепельница, просыпанный пепел. На чашках и окурках следы помады. На бокале жирный отпечаток большого пальца. И вообще повсюду следы Джулии: темные волоски на диванных подушках, шлепанцы под столом, обрезанный ноготь возле корзины для бумаг, ресничка, осыпавшаяся пудра.

«Если б мне сегодня сообщили, что Джулия умерла, – подумала Хелен, – я бы точно так же пришла сюда, и весь этот хлам стал бы деталями трагедии». Однако сейчас она переводила взгляд с предмета на предмет и чувствовала, как в ней шевелится знакомая, но неприятная мешанина эмоций: нежность, раздражение и страх. Хелен вспомнила взбалмошную манеру сочинительства Джулии в той квартирке на Макленбург-Сквер, о которой рассказывала днем, когда они с Вив сидели на пожарной площадке. Вспомнила, как лежала на кушетке, а Джулия при свете единственной свечи работала за шатким столом – рука ее покоилась на странице и словно баюкала пламя, свет, отражаясь от ладони, падал на красивое лицо... Наконец, совершенно измученная многочасовым письмом, она приходила в постель, но лежала без сна, мысли ее витали далеко; иногда Хелен нежно касалась ее лба и будто чувствовала, как под рукой пчелиным роем толкаются и жужжат слова. Хелен не роптала. Ей даже нравилось. В конце концов, роман – всего лишь книга, его персонажи нереальны, а вот она, Хелен, живая и может лежать рядом с Джулией, касаясь ее чела...

Хелен подошла к столу. И здесь присущий Джулии бедлам: изгвазданное чернилами пресс-папье, опрокинутая банка с веревочными скрепками, груда бумаги вперемежку с грязными носовыми платками, конвертами, засохшей яблочной кожурой и тесьмой. Посреди этого расположился дешевый синий блокнот, в каких Джулия делала записи. На обложке значилось «Немощь-2» – здесь были планы книги, над которой она работала сейчас; действие происходило в богадельне, роман назывался «Немощен, тогда умри». Название предложила Хелен. Она знала все хитросплетения замысловатого сюжета. Ей были абсолютно ясны таинственные записи, которые она увидела, открыв блокнот: «Инспектор Б. – в Мейдстон, проверить реал, врем.; сестра Прингл – сироп, не игла!!» Здесь не было такого, чего бы она не поняла. Все привычно и знакомо, как собственная перекошенная физиономия.

Отчего же тогда казалось, что Джулия удаляется – тем дальше, чем ближе Хелен подходила к ее вещам? И все-таки где же она сейчас? Хелен вновь открыла блокнот и стала отчаянно пролистывать страницы, будто ища отгадку.