– Целых две, – сказал Муромский. – В городе теперь все есть. Вплоть до ночного клуба и Интернета. А через месяц обещают из Москвы привезти мужской стриптиз. Бабы уже деньги считают. Ничего развлечение – пидарасам в трусы купюры засовывать? Свою не пущу, бля буду.

– Ну чего, я в кузню пошел? – спросил Сеня.

– Иди уж, – вздохнул Муромский. – Забирай этого… мечтателя и иди. Зверя мы вам прямо к горну доставим. Хоть всего в железо упакуйте. Намордник бы ему, да рожа плоская, бульдожья… Я сейчас машину подгоню, зацепим его – и волоком…

Витя кивнул Лузгину и ушел вместе с Сеней в село.

– Дедушка грустный, – сказал Муромский тихонько. – Дедушка о зверя приклад сломал. Два раза. У своего ружья, а потом у чужого! М-да… Так зачем тебе «Кодак», Андрей?

– Пригодится, – заявил Лузгин уверенно. Он бы мог объяснить свой интерес к фотолаборатории прямо сейчас, но ему хотелось Муромского немного помучить. В отместку за «засранца».

– Лишнего спрашивать не буду, – Муромский зевнул. – Ваши журналистские профессиональные секреты… Сам расскажешь, когда время настанет. Ладно, надо руководить, пока все не перепились в жопу.

– Пойду, что ли, с вами. Посмотрю…

– Теперь-то бояться тебе нечего, – многозначительно сказал Муромский, подавляя смех.

– Это Витин самогон виноват, – буркнул Лузгин, шагая рядом. Оправдываться было противно, но – очень хотелось.

– А ты его не пей больше. Захочешь накатить, ко мне приходи, я налью сколько угодно. У меня качественный национальный продукт. Двойной перегонки и тройной очистки. Почувствуешь разницу.

– С детства меня волнует один вопрос. Чего они-то дважды не перегоняют и совсем не чистят, а? Неужели просто от жадности? Как из крантика закапало – тут же присасываются?..

– Именно, Андрей. Именно от жадности. Ты поставь им самой лучшей водки, они скажут: ох, хороша! А когда водка кончится, будут хлестать смагу за милую душу. И попытаться самостоятельно приблизиться к высокому стандарту – ни-ни. Зачем? Им что бухло, что пулемет, лишь бы с ног валило.

Муромский подумал и добавил:

– Хотя люди в общем и целом очень хорошие. Такой, блин, нюанс!

Больше в его внешности найти что-то положительное было решительно невозможно.

С первого же взгляда на это существо тянуло блевать и убивать.

Порвать на куски, хоть зубами. Стереть с лица земли. А потом сделать что-нибудь с собственной головой, чтобы не мучиться остаток жизни ночными кошмарами.

Комплекцией вервольф напоминал мальчишку-подростка, правда, очень ширококостного и тяжелого. С отвратительно худыми и жилистыми конечностями, мерзко вывернутыми в суставах. Причем если туловище и ноги шерстью заросли густо, то плечи, например, были почти голые, лишь местами на них красовались черные клочья. Очень странно выглядела стопа – когтистая и ороговевшая, чем-то она походила на птичью лапу. И кисти рук были… Тошнотворны. Лузгин поймал себя на том, что не смог бы описать их на бумаге.

Морда и вправду бульдожья, плоская, с торчащими наружу клыками, тяжелыми брыльями – гадкая черная морда.

Одни уши были вполне человеческие, разве что сильно в шерсти, зато на подобающих местах, по бокам головы.

– А глаза желтые, – сказал Муромский. – А кровь почти черная…

Лузгин сплюнул.

Вервольф лежал неподвижной тушей, и только бока чудовища едва заметно шевелились.