Барон, не обративший особого внимания на слова дворецкого, захлопнул тяжелую крышку сундука так, что содрогнулся весь подвал, потом запер сундук, спрятал ключи и небрежно бросил:

— Хорошо, хорошо, старик, но ты ведь еще упоминал о золотых монетах, которые должны лежать там, внизу, в обвалившейся башне?

Старик молча подошел к дверце и с трудом ее отпер. Но как только он ее распахнул, в залу ворвалась снежная пороша, влетел испуганный ворон и, каркая, стал биться об окна черными крыльями, а потом, найдя открытую дверь, ринулся в пропасть. Барон ступил в коридор, но, едва заглянув вниз, попятился назад.

— Ужасный вид! Голова кружится!.. — пробормотал он и, на мгновение потеряв сознание, упал на руки стряпчего. Но очень быстро пришел в себя и спросил, вперив в дворецкого проницательный взор:

— А там внизу?

Старик между тем снова запер дверцу и, навалившись на нее всей тяжестью своего тела, пытался повернуть огромный ключ в заржавленном замке. Справившись с этим и вытащив ключ, он повернулся к барону и сказал со странной усмешкой, помахивая большими ключами:

— Да, там, внизу лежат тысячи тысяч: все замечательные инструменты покойного господина, — телескопы, квадранты, глобусы, ночные зеркала, — все превратилось в осколки, раздавленные балками и камнями.

— Но деньги, наличные деньги? — перебил его барон. — Ты говорил про червонцы!

— Я говорил про вещи, — отвечал старик, которые стоили не одну тысячу червонцев!

Более от него ничего нельзя было добиться. Барон, по-видимому, был очень рад, получив средства, в которых нуждался, чтобы осуществить свой заветный замысел, — построить великолепный новый замок. Стряпчий полагал, что покойный подразумевал лишь ремонт или полную перестройку старого здания и что любое новое строение едва ли сможет сравниться с величавыми достоинствами и строгой простотой родового замка; но барон остался при своем мнении, придя к заключению, что речь идет о наказах, не санкционированных учредительным актом, то можно отступить от воли покойного. При этом он дал понять, что считает своим долгом настолько обустроить и украсить свое пребывание в Р-зиттене сообразно климату, почве и месторасположению, чтобы можно было в скором времени ввести сюда как любимую жену существо, во всех отношениях достойное любых жертв.

Таинственность, которой окружал барон свой, быть может, уже втайне заключенный союз, заставила стряпчего прекратить всякие дальнейшие расспросы. Между тем решение барона успокоило его — теперь в его стремлении к богатству он видел уже не алчность, а желание заставить любимую женщину позабыть ее прекрасное отечество, которое она вынуждена будет покинуть. Но все же скупость и стяжательство тоже были присущи барону: роясь в золоте и глядя на старые фридрихсдоры, он не мог удержаться, чтобы не проворчать с досадой:

— Старый плут, верно, не сказал нам о главном богатстве, но будущей весной я велю в моем присутствии разобрать башню.

Явились зодчие, с которыми барон подробно обсуждал, как лучше всего воздвигнуть новое строение. Он отвергал все чертежи, все казалось ему недостаточно богатым и импозантным. Наконец он сам взялся за карандаш, и это увлекательное занятие, рисовавшее его очам светлую картину счастливого будущего, приводило его в отличное расположение духа, порой граничившее с игривостью, которое он умел сообщить и другим. Его щедрость и размах противоречили всякому представлению о скупости. Даниэль, по-видимому, тоже забыл о нанесенной ему обиде. Спокойно и смиренно держался он при бароне, который часто следил за ним недоверчивым взглядом, неотступно думая о сокровищах, погребенных на дне башни. Но все удивлялись тому, что старик, казалось, молодел день ото дня. Быть может, его глубокая скорбь по поводу кончины старого господина, которая подтачивала его силы и здоровье, начала отступать, он стал оправляться от удара; может быть, причиной этого было то, что ему не приходилось, как прежде, проводить на башне холодные бессонные ночи, он ел теперь хорошую еду и пил хорошее вино — как бы то ни было, но только из старика он превратился в сильного мужчину, краснощекого и упитанного, который ходил бодрой поступью и громко смеялся в ответ на шутки.