|
Большинство из них, видимо, были туристами, некоторые же прилетели по делам, которые они имели с угрюмыми, подтачиваемыми болезнями людьми Земли. Я заметил немало Измененных, осторожно пробирающихся сквозь толпу. И никто из них не выглядел так гордо, как идущий рядом со мной Гормон. Среди себе подобных он был просто уникумом; все прочие, пятнистые, пегие и искривленные, с недостатком или избытком конечностей, деформированные на тысячу ладов, были настороженными, носящимися, шаркающими, шепчущими, заискивающими существами; это были владельцы тощих кошельков и высохших мозгов, торговцы печалью и перекупщики надежды, и никто из них не держался с подобным достоинством, даже если и считал себя человеком.
Указания мозга были точны. Мы добрались до гостиницы Наблюдателей меньше, чем за час. Я оставил Эвлюэллу и Гормона на улице, а сам вкатил тележку во двор. В холле слонялось около дюжины членов моего союза. Я сделал обычный приветственный знак, и они лениво ответили мне. И это те, на ком зиждется безопасность Земли! Раззявы и слюнтяи! – Где можно отметиться? – спросил я. – Новенький? Откуда? – Последний раз отмечался в Эгапте. – Там бы и оставался. Здесь нет нужды в Наблюдателях. – Где можно отметиться?
Хлыщеватый парнишка показал на экран в углу. Я подошел и положил на него пальцы, дождался вопроса и сказал свое имя, которое Наблюдатель имеет право говорить только другому Наблюдателю и только в гостинице. Экран засветился, и человек с выпученными глазами, с эмблемой Наблюдателя на правой, а не на левой руке, что свидетельствовало о его высоком положении в союзе, повторил мое имя и сказал: – Тебе следовало бы разузнать все получше, прежде, чем идти в Роум. Гостиница переполнена. – Я ищу лишь крова и работы. – Человек с твоим чувством юмора должен входить в союз Клоунов, сказал он. – Я не вижу тут ничего смешного. – Согласно законам, принятым большинством голосов на нашей последней сессии, гостиница не обязана принимать новых постояльцев, если не имеет такой возможности. Мы не имеем такой возможности. Всего хорошего, дружище. Я был ошеломлен. – Я ничего не знаю о таком ограничении! Это невозможно! Чтобы союз вышвыривал своего члена из собственной гостиницы… когда он является с оббитыми ногами, еле живой от усталости, человека моих лет, пришедшего из Эгапта по Межконтинентальному Мосту, голодного, чужого в этом городе… – Почему ты сперва не связался с нами? – Мне и в голову не пришло, что это необходимо. – Новые ограничения… – Разве может Воля допускать такие ограничения? – закричал я. – Я требую права! Вышвыривать на улицу того, кто Наблюдал, еще до того, как вы родились… – Потише, братец, потише. – Но у вас же есть какой-нибудь угол, где я могу спать… и объедки, чтобы накормить меня… Голос мой из угрожающего перешел в умоляющий, и лицо его смягчилось, из равнодушного в сочувствующее. – У нас нет места, нет еды. Теперь настали тяжелые времена для нашего союза, сам знаешь. Ходят разговоры, что нас вовсе распустят, как бесполезную роскошь, как прореху в кармане Воли. Мы очень ограничены в своих возможностях. В Роум все прибывают Наблюдатели, у нас сейчас очень скудный рацион, и если мы пустим тебя, рацион станет еще скудное. – Но куда же мне идти? Что делать? – Мой совет, – произнес он тихо, – проси милости у принца Роума.
4
Я сказал об этом Гормону, когда вышел, и тот, хохоча так, что морщинки на его впалых щеках налились кровью, словно рубцы, повторил: – Милости Принца Роума… Милости Принца Роума… – Таков обычай: те, кому не повезло, всегда просят покровительства у местного законодателя, – холодно произнес я. |
