Когда карлик заговорил, голос его был словно потёртый бархат, с изящным лоском наречий всех тех мест, через которые провела его долгая жизнь.

— При моём росте, — сказал он, — довольно-таки приятно вот так смотреть на мир von oben.

Кристофер подумал, что из-за своего роста клоун с самого рождения не только оказался ниже уровня глаз других людей, но что он, вполне вероятно, живёт в каком-то другом мире, что та боль, которая во время его выступления показалась ему знакомой, возможно, происходит от жизненного опыта, похожего на его собственный тем, что оба они, по причине своего явно неправильного развития, оказались вне окружающего их мира.

— Отсюда, — мягко продолжал клоун, — можно с лёгкостью представить себе, что лежащие там страна и город — это morte, что мы последние оставшиеся в живых.

Это соображение с лёгкостью нашло себе место среди внутренних видений Кристофера, и исходя из них он и ответил.

— Да, — сказал он, — это было бы скверно. Но есть кое-что похуже, чем оказаться одному в мире, — это когда ты вообще не существуешь.

На это лилипут не ответил ничего, но Кристоферу, который в этот момент почувствовал, что его поняли, и не нужен был ответ. Чувствуя одновременно глубокую благодарность и беспокойство перед непостижимым, он понял, что Вселенная услышала его молитву, что перед ним стоит высшее существо, которое видит насквозь того, кого мир до сих пор принимал за Кристофера Хольмера. «Наверняка и месье Андрес, — подумал он, — чувствует, что рядом с другими людьми он на самом деле не существует», — и он вспомнил конец представления, когда клоун собирал украшения публики и надевал их на себя, а потом ходил с напыщенным видом по площади, словно ребёнок, который просит, чтобы его любили, потому что всё на нём сверкает, чтобы на следующий день, ничего не перепутав, вернуть драгоценности их прежним хозяевам, на сей раз прося их внимания, потому что он вернул им то, что у них пропало. Кристофер почувствовал, что на глазах у него появились слёзы.

— Я не знаю, видели ли вы меня, — проговорил он. — Но я был там, на площади, во время представления. Это было… — голос его на минуту дрогнул, — это было великолепно.

Почти с неохотой старик оторвал взгляд от нависшей над городом тьмы и рассеянно посмотрел на Кристофера.

— Когда я выступаю, — сказал он, — я всегда великолепен.

Кристофера учили стремиться к достижениям, но при этом скромно о них молчать, и, услышав эту безапелляционную самооценку, он затаил дыхание. Так можно говорить, — подумал он, — только если ты святой, если ты уже вознёсся над всеми другими людьми, над бесконечной работой и всего добился».

— Я, — продолжал карлик, — несколько раз видел тебя здесь.

Кристоферу от осознания собственной никчёмности до того факта, что стоящий перед ним человек наблюдал за ним, нужно было преодолеть большое расстояние, и он, так сказать, мысленно парил в том потоке благодати, который сделал его заметным. Но снова ответ его прозвучал из глубины души, к которой, как ему казалось, клоун и обращался.

— Я понял, — сказал он, — что я как будто и не существую.

— И где же, — спросил карлик, — ты это понял?

— В школе, — ответил Кристофер.

Лицо месье Андреса болезненно передёрнулось.

— Всё, что говорят в школе, — сказал он, — это зло… — он сделал паузу, — …это сплошная головная боль, — закончил он фразу.

Это незамысловатое утверждение снова вызвало у Кристофера прилив слёз.