Насколько он помнил, это был последний раз, когда он видел её вблизи.

Да, она осталась в городе, в доме угрюмого дядюшки и измученной заботами тётушки, людей, которые от жизни ждали лишь всего самого дурного, и этого и дождались. Их единственный ребёнок родился мёртвым, рыболовство было опасным и не приносило прибыли, и только в религии они нашли изобилие и штиль. На жизнь в Вадене они смотрели, как смотрели на море, — с неохотой, трепеща и с ощущением того, что это неизбежное зло, которое каждый день поджидает их за порогом дома, следует за ними весь день и отпускает их, лишь когда они возвращаются и могут закрыть за собой дверь.

Осознание всех тех несчастий, которые принесла с собой Соня, ещё больше придавливало их к земле, заставив полностью отвернуться от мира, оберегая от него девочку. Они посоветовались с врачом и забрали Соню из смешанной школы, поместив в женскую школу графини Мольтке, куда её теперь каждый день провожала её новая мать. Семья, которая взяла её на попечение, не состояла в театральном или музыкальном обществе, они не ходили на прогулки и не посещали городские балы, так что Кристофер видел Соню лишь иногда мельком, и всегда в сопровождении взрослых. Какое-то время он пытался найти способ поговорить с ней, но возникшая ситуация была для него новой и непонятной. Он стал ходить в церковь по воскресеньям, потому что здесь, он был уверен, ему удастся встретить её. Тогда её тётя и дядя стали посещать одну из маленьких и строгих свободных общин, храм которой находился возле гавани, и в этот маленький, белый домик не пускали никого, чьё сердце не было бы предварительно тщательно изучено и взвешено, а поскольку Кристофер считал, что его внутренности не потерпят такого освидетельствования, он держался в стороне. Кроме того, все взрослые в Вадене твердили, что с Соней надо обращаться с особой осторожностью, а это означает, что следует оставить её в покое. Вот так, против своей воли, чувствуя в душе никогда не затихающую тоску, Кристофер отказался от поисков своей утраченной подруги.

Теперь, когда вдруг оказалось, что он держит её на руках, и он обнаружил, что достаточно вырос, чтобы нести её, и что она изменилась, как будто была незнакомым ему человеком, он подумал, как и об остальной своей жизни, что теперь уже всё равно поздно.

Тут месье Андрес вынул пробку из плоской изящной серебряной фляжки и склонился над бесчувственной девушкой. Кристофер видел, как он на сцене украдкой прихлёбывает из этой фляжки, а потом бродит, будто пьяный, среди зрителей, но он был убеждён, что в бутылке ничего не было. Теперь ему в нос ударил запах старого рома. Он ничего не сказал, но месье Андрес прочитал его мысли.

— Пить из бутылки, в которой, как все знают, ничего нет, — сказал клоун, — а затем разгуливать пьяным, это искусство. Но пить из бутылки, о которой все знают, что в ней ничего нет, но в которой тем не менее есть немного рома, знаешь, что это?

— Нет, — ответил Кристофер.

— Это божественно, — сказал месье Андрес.

Он влил немного жидкости между губ девушки. Она проглотила, не закашлявшись, потом открыла глаза и пристально посмотрела на Кристофера — взглядом, в котором мгновенно отразилось узнавание. Между ними проскользнуло нечто, похожее на холодный ветерок, она резко вырвалась, вскочила на ноги и, охваченная ужасом, отбежала подальше от лестницы.

— Они идут, — прошептала она.

Тут карлик схватил её за руку, и Кристофер в очередной раз увидел, какая удивительная сила живёт в маленьком теле месье Андреса, и, когда тот заговорил, слова его звучали властно и решительно.