Андреас посмотрел на хрупкую фигурку в пачке, с уложенными в высокую причёску волосами.

«Ты не похожа на Господа Бога», — сказал он тихо.

«Я поняла это, — сказала девушка, как будто разговаривая с самой собой, и так, подумал Андреас, возможно, и обстояло дело, — когда поборола искушение рассказать тебе правду. Тогда я поняла, что я — в стороне от всего. Именно так и можно узнать Господа Бога. Он всегда в стороне от всего».

«Чёрт возьми, — простонал Андреас — Ты ведь тоже человек, как и все мы».

«В каком-то смысле, Андреас, — сказала девушка, — я такая же, как и вы, но в каком-то смысле я другая — я одиночка. Таким вот и бывает Бог. Всё понимает, но всегда одинок, и поэтому может делать то, что необходимо».

«А что же необходимо?» — спросил он.

«Чтобы в этом театре танцевали», — ответила девушка.

«И даже в том случае, если, как ты говоришь, правда о театре — это две лжи, неразрывно связанные между собой?» — спросил он.

«В этом случае, — ответила она, — тем более важно, чтобы вы все вместе чувствовали, что работаете для чего-то, что гармоничнее и больше, чем вы сами».

«Ну а ты, — спросил Андреас, — для чего ты работаешь?»

«Через десять лет, — ответила она, — я стану балетмейстером, первой женщиной-балетмейстером в этом театре. Тогда обо мне будут говорить: прежде она была великой танцовщицей. Теперь она великий балетмейстер. К тому времени я буду богата, меня будут знать во всей Европе, и танцовщики в этом театре будут бояться меня так, как они даже и представить себе не могут».

«Кажется, у меня есть на этот счёт некоторые предположения», — сказал Андреас.

«И тем не менее, — продолжала она, — власть, деньги и почёт прилагаются к другому, истинная причина совсем не та: вы все стараетесь изо всех сил, вы все работаете как звери. Но та, кто даёт Моисею силы, чтобы он мог разделить воды, и та, кто держит их разделёнными, хотя она и знает, что тем самым противопоставляет себя истине, должна уметь более, чем какой-либо другой человек, действовать под давлением тяжести вод и ложных истин. Действовать под таким давлением называется выполнять свой долг, и именно это я и делаю. И именно это делал Маэстро, когда создавал свои балеты».

Она поднялась с кресла, лицо её оказалось прямо напротив лица Андреаса, и он увидел, что она вернулась из своего далека и что в это мгновение она была так искренна, как на его глазах до этого бывало лишь дважды: когда она танцевала одна посреди комнаты высоко над городом и когда её лицо было запрокинуто на спинке кресла.

«Я делаю то, что должна. И я делаю это ради того единственного, что больше меня, и больше всех нас вместе взятых, — сказала она. — Я делаю это ради балета, чтобы в этом театре танцевали как можно лучше».

Вот и всё, что запомнил Андреас из той беседы, или всё, что он решил рассказать мне, — сказал Якоб. — И теперь у этой истории возможны два окончания.

На следующий день никто не видел Андреаса. Но спустя ещё день в театре появилась записка от его родителей о том, что их сын, который, как они надеялись, даст им возможность жить настоящей жизнью, вместо этого взял их с собой в Ад, поставив охотничье ружьё на пол, взяв два его ствола в рот и нажав на курок.

Не помню, как мы все реагировали на это. Что касается меня самого, то помню лишь картину, которая возникла перед глазами в тот момент, когда до меня дошло это известие, и я застыл парализованный и невесомый в ожидании, что на меня обрушится скорбь: я увидел перед собой Андреаса, склонившегося над чёрными дырами стволов, словно он собирался прокричать в преисподнюю, что он уже в пути, и я подумал, как же некрасиво он решил умереть и как его удивительное чувство прекрасного всё-таки подвело его под конец, его, который и умереть мог бы так же красиво, как танцевал.