В ту ночь они с врачом долго беседовали в институтской библиотеке, и наконец оба поняли, что новыми и многообещающими окольными путями добрались до тех звёзд, которые постепенно блёкли на небе над улицей Блайдамсвай.

Той весной в институте появился ещё один человек из прошлого, которому суждено было сыграть роль в эксперименте Шарлотты. Однажды утром, на собрании, Бор представил ей француза, нового институтского садовника, и, когда Шарлотта освободилась от слишком длительного рукопожатия молодого человека и заглянула в голубые глаза в окружении веснушек и рыжих волос, в её сознании прозвенел далёкий, но настойчивый звонок. В тот же день она увидела, что новый садовник трудится на грядке напротив её кабинета. Для Шарлотты любое напряжение — за исключением великого, трагического, неизбежного — было тратой энергии, и она вышла к садовнику.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, приблизившись к нему сзади.

— Выпалываю сорняки, — ответил он.

— Это не сорняки, — заметила Шарлотта, — это тюльпаны.

Он посмотрел на груду вырванных зелёных ростков.

— Даже специалист может ошибаться, — сказал он.

— Где я видела тебя раньше? — спросила Шарлотта.

Юноша встретился с ней взглядом.

— Однажды в бочке, — ответил он. — И на Новом мосту. И потом в разных местах.

Без всякого напряжения и не изменив выражения лица, Шарлотта извлекла из памяти воспоминания о Пьере и поставила их рядом.

Любая другая женщина растерялась бы, столкнувшись с такой игрой случайностей. Но Шарлотта никогда не принимала случайности как таковые. Она принимала их как стимулирующее работу мысли математическое явление и не исключала того, что ядра атомов могут содержать моменты непредсказуемости. Но она с абсолютной уверенностью и исходя из своего собственного непреложного опыта знала, что если мужчина упорно появляется в поле её зрения, за этим скрывается серьёзный, образующий некую модель умысел.

— Ты следовал за мной, — констатировала она.

Он не ответил, и полная горечи и раздражения Шарлотта подумала, что вот ещё один человек, который потратил невероятное количество времени и сил на дело, которое, как она моментально докажет, было бесполезным.

— Ты глупец! — злобно сказала она.

— Перед теми, кого мы любим, мы все глупцы, — заметил юноша.

— Почему ты никогда ничего не говорил? — спросила Шарлотта.

— Ответ был бы отрицательный, — ответил он.

Шарлотта задумчиво кивнула. Потом она отвернулась и пошла назад к своей работе. Её молчание с годами стало таким выразительным, что позади себя она не оставляла ни малейшего сомнения в том, что ответ, по-прежнему и всегда в будущем, будет отрицательным.

Шарлотта Гэбель и врач, ставший её научным сотрудником, отдали год своего времени Копенгагену и дому номер пятнадцать по Блайдамсвай, и времени этого оказалось недостаточно для того, чтобы и город, и институт привыкли к ним. Возможно, никакой произвольно долгий промежуток времени не был бы достаточным, поскольку было очевидно, что в каких-то своих глубинных, неявных особенностях эти два человека оказались чрезвычайно близки.

Шарлотта обычно появлялась в институте утром, раньше всех остальных, приезжая на трамвае с окраины города, из пансионата для молодых девушек, где у неё была узкая комната, кровать, стол и стул. Она запомнилась всем стройной, совсем тонкой, и бледной, похожей на очень красивую монахиню.

Врач приезжал в первой половине дня, очевидно из своих апартаментов-люкс в гостинице «Король Фредерик», где жил всё время своего пребывания в Копенгагене и где принимал своих состоятельных клиенток.